|
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
  |
 |
ПРОГУЛКИ ПО КАРФАГЕНУАлександр Лурье |
ЦИВИЛИЗАЦИЯ РУИН: АПОЛОГЕТЫ И ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ
Что же происходит с российской фантастикой? По мнению некоторых обозревателей, и цитируя упоминаемую ниже Е. Хаецкую: " Все вы на одно лицо, и противное это лицо". С их точки зрения, такой вывод очевиден.
Мне всегда импонировали американские боевики, где сокрушают партнеру зубы, приговаривая: "ItТs not personal!", что в вольном переводе означает: "Ничего личного!". Работа, мол, такая, так что уж извини, дружба-дружбой, а служба-службой! На что только не приходится идти в интересах Общего Дела (так, кажется, переводится Cosa Nostra). Увы, еще не всегда и не везде доброе слово и конструктивная критика доходят до адресата сами по себе - без пинка и затрещины.Писатель пописывает, читатель почитывает и такая благодать и благорастворение воздусей, что куда там. Но за этим слышным миру бредом и гоготом, скрываются невидимые и потому не леченые сопли. Проанализируем их, определим, где находимся: в выгребной яме или тоннеле, и ежели это тоннель - то есть ли свет в его конце.
Незабвенные классики утверждали, что существуют два мира большой и малый. Фэнская литература относится к фантастической так же, как малый мир к большому. Не надо только путать их и выдавать малый за большой: Перумова за Андерсена (который Ганс Христиан), "Странника" за Нобелевку, ролевую игру за реальную жизнь.
Мне уже доводилось писать о родословной фэнской литературы, из которой проистекает и ее основной скрытый рефрен: тварь я дрожащая или право имею? Ответ очевиден, и, следовательно, в пику ему, утверждается: имею право, да еще какое. Такая литература нуждается не в анализе, а в анамнезе.
Есть два случая, когда автор не заметен - или когда все очень хорошо и он растворился в своем произведении и когда все ужасно и произведение растворилось в нем. Так, например, происходит с творчеством В. Васильева. Когда-то я, по молодости лет, считал, что трудно быть бездарнее Головачева. Ан, оказалось, есть еще скрытые резервы - навалом. На пороховницу, правда, при всех объемах выработки не хватит, горючего материала не достаточно даже для спички. В тоннах словесной руды нет ни грамма - ни радия, ни золота -а ничего. Абсолютный вакуум, - идей, сюжета, характеров - структурированный в некотором, впрочем, не слишком настойчивом, соответствииа русской грамматике.
При этом Васильев честно пытается воспеть своих коллег-фэнов, людей без страха и упрека, любителей выпить пивка. Но вместо галереи образов получается галерея практически неразличимых штампов в стиле монументального комсомольского искусства, а герои - те же совки, только идеализированные.Благодаря цветастой обложке и звучному названию удается не спутать это творчество с телефонным справочником или расписанием поездов. Последние, правда, содержат информацию. В. Васильев не грешит и этим. И ведь это, с позволения (с чьего только?) сказать, "крепкий середняк" среди орды пишущих в пересчете на погонные километры. Что ж, фэны-издатели с легкостью доказали, что из любого писучего графомана из тусовки можно вылепить "письменника" - конфетка хоть и не получится, но публика-дура схавает и еще попросит.
Расчет психологически точен: и хавает, и добавку клянчит. Такая литература, видимо, соответствует "мыльно-оперному" новому мышлению части читателей и точно укладывается в нишу их менталитета. Что ж, если такое укладывается, значит, крыша поехала всерьез. Замечу лишь, что за подобное производство макулатуры в особо крупных размерах я лично судил бы как за преступление против экологии: графомана - за хулиганство, издателя - за пособничество.Интересно, что если бы хлеб (а поточное производство В. Васильева напоминает именно этот технологический процесс) выпекался бы такого же качества, то клиенты бы или передохли от авитаминоза, или давным-давно прикрыли бы лавочку - см. выше о русском долготерпении. Но довольно создавать рекламу заурядной серятине.
Другой фаворит фэнства - Е. Хаецкая. Тут, конечно, уровень повыше. Во всяком случае, приятно иметь дело с писателем, читавшим что-то еще, кроме фэнзинов и Толкиена. Но и тут интеллекта хватает на производство тусовочной литературы улучшенной планировки. То есть присутствует некий зачаточный профессионализм, коего начисто лишен предыдущий фигурант. Объединяет же их представление о произведении как о тексте, то есть более-менее произвольном наборе буквочек. Васильев даже не осознает, что пребывает в амплуа "твари трепещущей" (его книги в целом не обезображены присутствием мыслей) и потому бессознательно изливает на бумагу апологию Пустоты. В его понимании - это Гимн фэнам. Хаецкая прозревает правду и, разрушая душевное равновесие автора, выстраивается целостная и непротиворечивая картина мира. Все, ей написанное - чистый и беспримесный постмодернизм: ничего нового придумать невозможно, да и, по большому счету, не нужно.
Герои, способные совершать "бессмысленно-героические деяния" уже - слава Б-гу! - вымерли, даже души их расщепились и поселились в ничтожных персонажах современности, более подобных кафкианским насекомым, а старинные пророчества о воссоединении душ и рождении нового века выглядят, в лучшем случае, красивой легендой. История была сделана задолго до рождения этих персонажей и тоже стала легендой; и ничего не остается, как влачить жалкое по определению и лишенное всякого смысла существование - по инерции, утрачивая интерес даже к самим себе. Возродить мир они не в состоянии и даже счастливы от этого. Персонажи Хаецкой, как набор потертых марионеток, переходят из книги в книгу - не столько маски "комедии дель арте", сколько гомункулусы, неряшливо собранные из "лего".
Хаецкая концентрирует внимание читателя не столько на ностальгии поа Империи времен упадка и разброда, сколько на апологии помойке, в которую, по ее мнению, в одночасье превратилась Империя. Это нечто принципиально отличное от горьковского "На дне" - гимн идейным бомжам, являющимся единственными и естественными героями этого смутного времени. Вялотекущие и довольно-таки однообразные сюжеты заселены человеческим мусором, впрочем, даже и не очень-то верится, что некто нормальный и жизнеспособный смог бы обитать в этих прогнивших и шатких декорациях, густо заляпанных кровью и грязью. Отсутствие жизни Хаецкая подменяет удачным, на ее взгляд, оживляжем: матом и живописанием мерзостей.
При этом Е. Хаецкая не оглушающе бездарна в духе Васильева - ей присуща афористическая меткость фразы, точность и зримость описаний; вот, например:
"Бежать от судьбы - это бежать ей навстречу...
Между "уже нет" и "никогда не было" разница невелика...
Снят запрет на слово, ибо когда мы говорим: "обедать, спать", думаем: "смерть, смерть"."Впрочем, это скорее приятные исключения, нежели нечто присущее всем текстам.
...С С. Лукьяненко я познакомился, впрочем, заочно, после нашего совместного пребывания на "Фанконе-95". Трудно сказать, что это было приятное знакомство: из его открытого письма мне стало очевидно, что написано оно человеком с необоснованно-гипертрофированным себялюбием и немалой долей склочности и претенциозности. Вполне типический набор для представителя пишущего фэнства.
Слухи о триумфальном шествии книг Лукьяненко по книжным прилавкам СНГ заставили меня в прошлом году взяться всерьез за его тексты не без задней мысли опровергнуть свое первое впечатление. Не все ведь писатели одномерны: можно бить унитазы и писать превосходные стихи, "грызть стаканы и Шиллера читать без словаря", "быть дельным человеком и думать о красе ногтей".
Лукьяненко, увы, судя по всему, что в жизни, что в творчестве - всегда на одно лицо (см. вышеприведенную цитату из Хаецкой). Проводить формально-литературоведческий анализ его книг скучно и бессмысленно. Нет тут ни стилистических изысков - посконно-сермяжная ткань повествования редко когда оживляется блесткой явного ляпа. Нет и хорошо выделанных сюжетов - их роль исполняет привычная мексиканско-бразильская мелодрамка, плохо загримированная под "тр-рагедию". Высосанные из пальца мотивировки, вымученные призраки второстепенных героев, мыслишек дефицит, ну это не беда - "было ваше, стало наше" - трудно ли понадергать у коллег. Я, грешным делом, и свою там обнаружил, ну это к слову - не жалко, пусть пользуется, коль своих маловато. Опять же по-хулигански мелко-мстительно обрызгать дерьмом неугодных - тоже ведь молодецкая забава.
"Мечта совкового интеллигента - ...харкнуть во врага, и чтобы помер"
Фальшивые зеркала
Но в чем все же секрет успеха, чем именно Лукьяненко пронял сердца своих многочисленных поклонников? Творец, как известно, лучше всего раскрывается в творчестве - книги Лукьяненко дают более, чем ясный портрет его мировоззрения и обильный материал для толкования хоть по Фрейду, хоть по формальной логике.
" Мне приходится опираться в основном на методы психологии, а не литературной критики... Что поделаешь, так гораздо интереснее"
Осенние визиты
Заранее прошу прощения за пространные, но необходимые цитаты.
Посмотрим, как автор постулирует личность:
"Личность - это не только уникальный генотип, набор знаний и система речевой коммуникации. Главное - отношение к окружающему, набор реакций, который формируется на протяжении всей жизни. И тут, наверное, наиболее важна последовательность, с которой оцениваются явления окружающего мира. Что-то должно закладываться в некритичном, бессознательном детском возрасте, становиться аксиомой, не требующей доказательств и не вызывающей сомнений. Иначе - беда"
Звезды - холодные игрушки
Возражений эта банальность не вызывает и вызвать не может. Кто же спорит с тем, что Волга впадает в Каспийское море? Но тут следует немаловажное замечание:
"Я утратил именно аксиомы. Социальные нормы, не поддающиеся разъяснению. И теперь вернуть их обратно почти невозможно. Остается лишь притворяться" (Там же).
И что тогда остается делать? Совершенно очевидно:
"Опошлить ветхие символы, что может быть достойнее?" (там же)
Цитатами, как и статистикой, можно доказать все, что угодно - когда они вырваны из контекста. По цитатам из "Лолиты" трудно судить не только о личности Набокова, но и о его взглядах. Лукьяненко не любит, когда его начинают анализировать:
"Это, наверное, глупое занятие - выдирать слова из контекста, придавать им отточенность, к которой и не стремился автор."
Осенние визиты
Но, приняв игру, вынужден принимать и ее правила:
"Любой текст - вызов каждому умеющему читать. Самим фактом своего существования он требует несогласия. И это правильно, наверное. Что ни говори, а литература может научить лишь одному - не соглашаться" (Там же)
Лукьяненко не зря в каждой книге отождествляет себя с главным героем, весь этот эксгибиционистский раж не даром. Известен лучший способ скрыть что бы то ни было - положить его на самом видном месте. Апофеоза эта метода достигает в программных "Осенних визитах" - так сказать, "Все, что вы хотели знать о Лукьяненко, но стеснялись спросить". Эдакий эксперимент по созданию лакированного парадного портрета в духе позднего соцреализма, когда минус отображается плюсом, а плюс - двумя плюсами, омерзительный душевный стриптиз с сопутствующим извращением понятий.
"Черт становится Богом, а чет превращается в нечет"
Е. Лукин
Основная ценность и мера всех вещей в мире Лукьяненко - он сам, сам Творец и сам Судия:
"Странные грезы, тайные мечты, игры в откровенность, свой кусок славы и толстые пачки денег... все - на ладони. Твои мечты - мечты мира. Твой взгляд - взгляд человечества...
Ты же всегда с чем-то дрался, навязывал свои мысли и мечты окружающим. Писал книги - чтобы изменить мир. Теперь это будет проще.
...Я действительно смогу влиять?
В поставленных рамках, конечно...
... ведешь себя так, словно на днях тебе явился ангел. И возвестил, что Господь уходит в отпуск, и поручает тебе присматривать за человечеством"
Осенние визиты
Ясное дело, что Лукьяненко "право имеет" - сам себе выправил мандат и индульгенцию с рекомендацией:
"Добрый человек. Сторонник великих империй, создающихся любой ценой. Хоть на крови и костях, хоть на ядерных бомбах и напалме. Хороший человек. Четко решивший для себя - цель оправдывает средства..."тут даже пококетничать со "свет-зеркальцем" можно,
"и впрямь хорошо пишет?
- Ничего так, симпатичненько"(Там же)
и пожурить нежно себя, любимого:
"Ты не понимаешь живых людей. Хватаешь одну-две детали, и дальше лепишь свои отражения. Ты раздуваешь любую жизненную проблему во вселенский конфликт"
(Там же)
Можно и поплакаться в жилетку:
"Три книги в год - иначе не выжить. И пусть две из трех будут халтурой, массовым чтивом, космическими операми и фэнтези. Главное - продать рукопись, остаться в десятке, быть на слуху. Любая профессия имеет неписаный закон - вначале ты работаешь на авторитет, потом авторитет работает на тебя. Увы, в литературе авторитет держится недолго... да и не существует вообще за малыми исключениями"
(Там же)
Но автор видит "сны о чем-то большем". Как известно, сильнее всего чешутся те рога, которые Б-г по милости своей не выдал бодливой корове:
"Все можно. И все - в том, виртуальном пространстве. Лишь там он смел и почти всемогущ. В реальной жизни ... не способен изменить даже свою судьбу - не то, чтоб судьбы человечества. ... потому и любит компьютерный мир - тот дает иллюзию власти"
(Там же)
А то бы она уж показала:
"И власть для тебя - свобода дарить смерть"
(Там же)
Да и с кем в конце концов церемониться:
"Если народ предал свои звезды - так пусть мечтает о скоростных автострадах, дешевом бензине и мягких сиденьях"
(Там же)
Тем более, что:
"Люди везде одинаковы. И что в занесенном снегами сибирском поселке, что в казахском ауле, что на Арбате - все равно, она проступает - "печать вырождения на лице". Неважно, какую форму она примет: пропойцы с вязанкой пустых бутылок, или здорового парня, который носится вдоль поезда, продавая денатурат, или раскрашенной девочки, посещающей авангардные спектакли, но не прочитавшей в жизни ни строчки"
(Там же)
И, ласково хлестнув себя самокритикой:
"Печать вырождения. И он ее не избежал. Может быть, он просто рискует поднять глаза и увидеть то, что незаметно другим. Увидеть печать в себе"
(Там же)
вынести остальным окончательный приговор:
"Миллионы живых существ в этом мире считают себя людьми, не имея на то никакого праваа ...Меня не пугает мысль, что вместо сотни самодовольных и зажравшихся политиков власть возьмет один жесткий и циничный диктатор. Вряд ли от этого на Земле станет больше горя"
(Там же)
Даже собственные друзья и почитатели удостаиваются, как впрочем, и все остальные персонажи, не более чем роли королевской свиты, а в лучшем случае им дозволено озвучивать панегирики в адрес автора. Главный герой - alter ego автора - всегда по определению или сверхчеловек, или человек со сверхспособностями, что, по сути, одно и то же.
Но это все симптоматика, - только выраженная куда более остро и концентрированно, чем в достопамятном открытом письме. Проанализируем ее.
У Лукьяненко практически нет отрицательных персонажей. Ведь все они вылеплены из него самого и те, что более похожи на прототип, получаются удачнее, остальные - как Б-г на душу положит. В общем и целом, все положительны и замечательны, лучшее борется с хорошим - обычный соцреалистический сюжет. Но мир, окружающий героев не просто плох - он жесток, омерзителен и невыносим. Вины героев в этом нет - они жертвы описанного автором мира и заданных обстоятельств - в соответствии с инфантильным мировоззрением Лукьяненко.
"Потому что мир такой, каким ты его видишь"
(там же)
Создавая мир, кто-то строит Храм - пусть и недоступный и ненужный , вроде "Храм Дайвера-В-Глубине"; сам же Лукьяненко интуитивно и бессознательно, массово и маниакальноа воспроизводит родную "хрущобу"...
Лукьяненко инфантилен в лучших традициях советской детской литературы (см. выше). К нему, по наследству от В. Крапивина, переходит галерея дурковатых круглоглазых хлопчиков, так легко обучаемых кричать то "Долой!", то "Даешь!" по знаку руководителя массовки. Они как будто специально выращиваются для Афгана и Чечни, ибо для реальной жизни слишком уж превосходны. Зато они идеальны в качестве жертвы. Той самой невинной жертвыа жестокому миру и неумолимому времени, время которой пришло - именно так ощущает себя автор. Отталкиваясь от имманентной лживости и приглаженности Крапивина, Лукьяненко ваяет свой образ: уже не бравого пионерского бурундучка, а затравленного и запуганного повседневной жизнью хорька.
При этом автор, не стесняясь, признается:
"Для писателя, много раз писавшего о детях, он поразительно не умел и не любил с ними общаться"
(там же)
И более того, идя на встречу жаждущему откровений фэнству, он проводит сеанс псевдосаморазоблачения - этакая экскурсия профанов в лабораторию творческой мысли, проведенная так, чтобы любопытный посетитель увидел только то, что позволено. Лучшая самооборона, как известно, нападение и, предваряя неловкие вопросы, Лукьяненко переводит стрелки на мировую литературу в целом, выводя из "под огня" себя как ее видного представителя.
"...вся мировая литература является преодолением писателем тех или иных внутренних комплексов - те случаи, что не лежат на поверхности, просто требуют более детального изучения. ...Погрузившись в дебри психоанализа и восприняв художественные тексты как обычные рассказы пациентов, мы придем к печальному выводу о наличии серьезнейших психологических проблем, уходящих корнями в детство нашего героя"
(там же)
Чувства Лукьяненко к детям только на первый взгляд амбивалентны - на самом деле - это страстное, искреннее и трепетное чувство к самому себе, так никогда и не повзрослевшему, навечно тринадцатилетнему.
""Почему писатель так не любит детей"... Если взять ... книги, где в большинстве своем есть герои-подростки, то можно только поразиться количеству мерзостей, которые на них сыплются ... Итак, писатель ...словно задался целью вывалить на своих малолетних героев все мерзости жизни. От убийств, причем он впервые у нас позволил детишкам вдоволь убивать не только взрослых негодяев, что вошло в обиход с пионерских романов, но и друг друга, и до сексуальных мерзостей разного рода.... постулат первый - если бы ...писал для детей, то он мог бы оправдаться тем, что учит молодежь жестокой правде жизни. Но он, по собственному заявлению, пишет для взрослых. А уверять взрослых, что жизнь - дерьмо, бессмысленно. Они и так это знают..."
(там же)
Неувязочка, почти незаметное, но очень важное передергивание: автор декларативно обобщает свое восприятие (точнее, неприятие) мира на всех взрослых, себя к ним, подсознательно, не вполне причисляя. И еще: взрослые здесь вообще ни при чем - Лукьяненко пишет исключительно для себя и исключительно о себе, так как не знает и не хочет знать, не любит и не может любить - никого другого. Ему
"Обидно, что любят не вас, а ваши книжки. Что без них вы - никто. Никому не нужны и не интересны. Что для читателя важно совсем не то, как вы живете и о чем мечтаете - а то, что вы пишите! Вот и отыгрываетесь на них!"
(там же)
А то, что бьет себя-ребенка - значит "любит", опять же "милые бранятся - только тешатся". И здесь следует ход,а подтасовка, достойная начинающего карточного шулера: хоть сам автор не видит в отношениях со своим младшим двойником ничего предосудительного - это ж не педофилия, скорее - онанизм или секс с резиновой куклой - публике будет представлено наиболее безобидное, хотя и мало правдоподобное объяснение - для соблюдения имиджа.а
"... Что могло служить причиной такой сильной социальной дезадаптации у ребенка из благополучной, в общем-то, семьи? Скорее всего одиночество, отсутствие чувства коллектива, лучше даже сказать - стаи. Это порой происходит при сильных физических или умственных дефектах у ребенка, но данную версию мы с возмущением отвергнем. Тогда остается завышенная самооценка, или завышенные требования к окружающим, в первую очередь - сверстникам. Данные случаи нам известны, они могут приводить к идеализации окружающего - "мне просто не повезло, я не встретил хороших людей, а мир так светел". У тебя произошла обратная реакция - "мир дерьмо, а кто-то этого не понимает, я им объясню". Поскольку во взрослой жизни ты личность вполне состоявшаяся, добившаяся определенной известности и уважения, то заместительному поруганию подвергаешь собственное детство. Погружая очередного ребеночка в большой чан с кипящим драконьим пометом, ты просто оправдываешь собственную юность. Заявляешь - она мне дико не нравится, я считаю первую половину своей жизни потерянной и несчастной, но это - общий случай ... Таким образом, наш монстроподобный устрашитель детей превратился в человека, просто раз за разом убивающего свое детство"
(Там же)
Прямо-таки - юность гения в героической эпопее "Сергей Лукьяненко. Молодые годы". На самом деле страшилками он пугает взрослых, а убийство детства превращает в ритуальное увековечивание. Главное - все в рамках, чинно и благопристойно. Легкая такая шизофрения, ненавязчивый диалог между полушариями: самого себя спросить:
"Здорово?"И самому себе ответить:
"- Куда уж лучше"
(там же)
Ну просто о-очень респектабельный скелет в шкафу. Жаль только, что фальшивый. Принадлежащий никогда не существовавшему человеку. Мистер Хайд пытается выдать себя за доктора Джекила. Но подлинную суть - больную и изъязвленную - скрыть не удается: можно убеждать кого угодно в том, что имеешь право, но у самого-то сомнения в собственной полноценности превратились в кредо:
"Милосердие и прощение, любовь и дружба - все может быть ложью" (там же)
"Когда обещают порядок, жди хаоса, когда защищают жизнь, приходит смерть, когда защищают мораль - люди превращаются в зверей "
Лабиринт отражений
Тотальное недоверие и безверие вызваны отнюдь не внешними причинами, не злой дядя пришел и отнял. У смиренно взыскующего Света и Добра не проскользнет:
"Гораздо труднее с тем, кто считает себя сверхчеловеком. Умным, чистым и непорочным"Лабиринт отражений
Действительно, точнее не скажешь. А если и не сверхчеловек, то все равно ничем не хуже Господа Б-га. А то и лучше. Вот так, не больше и не меньше:
"все что было с тобой - оно не исчезло никуда. Оно где-то там, в тайниках души, куда нормальные люди не заглядывают! И править будет не твоя четко сформулированная и добродетельная мысль, а тот оскал темноты, что у каждого в подсознании! У каждого! От папы римского, до маньяка, приговоренного к расстрелу! Человек - не господь Бог, который безгрешен... впрочем этот вопрос тоже сомнителен, выдумать ад, не греша самому"
Осенние визиты
Это такой творческий метод - "все в говне, один я в белом костюме". Правда, костюм белый весьма относительно, а, во-вторых нечего самому дерьмо разбрызгивать и волны поднимать. Гнетущее чувство собственной неполноценности вызывает желание спрятаться от себя самого за созданным образом в благодатной и пугающей тьме:
"ТЬМА - это просто отсутствие света... Отсутствие границ. Свобода направлений. Право быть независимым от других, от мира... Возьми ТЬМУ за руку и иди в никуда. Не останавливаясь ни перед чем и ни перед кем. ТЬМА - это "я хочу" вместо "я должен". ТЬМА - это вера в себя. ТЬМА - это невозможность посмотреть на себя"
Осенние визиты
Тьма притягательна и победительна, но сдаться ей не возможно - надо ведь поверить в себя. Поэтому ритуальная нанайская борьба с тьмой бесконечная как за мир во всем мире и безуспешная как битва за урожай длится из романа в роман в стиле "Санта-Барбары".
"О чем роман?
- Как всегда. О тьме"Осенние визиты
И каждый роман построен на лжи, самой страшной, какая только может быть - Лукьяненко врет не читателю, нет - самому себе:
"А как же ты книжки пишешь?
- Я вру...
Врать будем?
- Будем... - Работа такая"(там же)
В каждой книге разыгрывается пьеса для театра одного актера "Ах, этот мир не достоин меня!". Но иногда автор проговаривается:
"Нам не убедить никого в добре - если его нет в нас... " (там же)Лукьяненко обречен, как ему кажется:
"Страдать за истину и обличать ложь. И все - по одной-единственной причине. Из-за неумения любить людей"
Лабиринт отражений
Но это лишь отговорка. Все, описанное автором приносится в жертву самому себе, такому тонкому, нежному и талантливому - и тем не менее (в силу каких-то происков?!) не получившему при рождении скипетр Властелина мира. И нужно ли удивляться, что на деле:
"он никого не любит! Вообще никого, кроме своих героев! Это с ними ... добрый, это они для него - настоящие. Потому что не делают подлостей, потому что в его власти"
(там же)
Но, как ни прячься от подлинной причины, скрыть ее от самого себя не удается и автор снова проговаривается:
"Стоит только сказать - я выше, я чище, я лучше, и приходит расплата. Только те, кто не обещают чудес и не становятся на пьедестал, приносят в мир добро"Итак, Лукьяненко не любит никого кроме себя и своей призрачной власти над потертыми картонными фигурками. Более всего он боится, что эту власть у него могут отобрать или, что она ему просто привиделась. Поэтому он пытается вернуться туда, где был в безопасности:
"...вернуться в детство. Доиграть. В лабиринтах несуществующих миров, в игре "заговор""
Императоры иллюзий
Вряд ли только там удастся скрыться от собственной мании величия, отягощенной манией преследования, особенно, когда по пятам преследует малолетний двойник-киллер с мечом в кариесных зубках и бластером в грязноватой ручонке.
Но оставим психические проблемы профессиональным психиатрам. Хотелось бы остановиться на еще одной составляющей творческой манеры Лукьяненко - в его писаниях всегда ощущается что-то неестественное и нарочитое. Нечто пытающееся притвориться великомученичеством, подвижничеством. Автор себя как бы постоянно "накручивает", "заводит" как опытная стерва-истеричка. Неоправданный и потому низменный гнев заменяет божественное вдохновение. На деле это сродни аффекту блатаря, в ярости полосующего себя бритвой или в порыве отрицаловки прибивающего мошонку к нарам - показушничество, прибегающее к мазохизму.
В стихии отрицаловки,а в бунтe истерика-дилетанта - весь Лукьяненко. С навязчивостью несправедливо обиженного он использует формулу "загадочной русской души" для наименования собственного фирменного коктейля (чтоб не сказать пойла) - дешевый провинциальный выпендреж (предполагающий низкую образованность и невероятные амбиции), воинствующая философия люмпена-захребетника ("отвергнутый миром гений") плюс забавное ощущение собственной исключительности. Но при дегустации этот "букет" сильно отдает чем-то другим и куда лучше знакомым - а именно - Апологией "совка убогого обыкновенного".
"Не верю я в силу ... печатного слова. Вот в силу глупости, наглости, невежественности - запросто"
Фальшивые зеркала
Вот оказывается в чем секрет успеха, вот где собака зарыта! аПодобные лечатся подобным; совки всех стран объединяются вокруг своего идейного лидера. Что ж, их право, чем они, в конце-то концов, хуже остальных меньшинств?!
Обиженным предшествующими размышлениями, рекомендую перечитать своего любимца:
"Зеркало молчало. Оно умело лишь одно - отражать. Никогда и ничего не таилось на амальгаме - кроме истины, молчаливой как любая правда. Зеркала не лгут.И смешно бить зеркала, когда не понравилось отражение"
Осенние визиты
...За что я еще люблю совковое фэнство - так это за научную организацию поисков новых талантов. Главное в этом деле - обладать всесильной и потому верной теорией, почти как у Шерлока Холмса, но совсем наоборот. Тут как никогда важно не иметь разумную методику определения искомого, а просто заранее знать, кого именно хочется найти и затем наградить избранника всеми мыслимыми фэнскими регалиями. Такая вот охота на Снарка - прямо по присказке:
Сорока-ворона кашку варила,
Деток кормила -
Этому дала, этому дала и т. д.И, как водится, никто не уходит обиженным - рано или поздно награда находит назначенного на должность героя. Вот и сейчас вручили премию А. Етоеву - трудно понять по какой причине - то ли в связи с каким-нибудь личным юбилеем, то ли в ознаменование грядущего миллениума. Легче найти какую-нибудь дату вроде годовщины битвы при Пуатье, нежели реальную, так сказать литературную, причину награждения.
Етоев механически объединил в своих текстах все ранее наработанное "группой товарищей" из ленинградского семинара - и бездарное, и гениальное - тут обрывок Столярова, там строчка Рыбакова. И не жалко ведь было кромсать все в единый салат - впрочем, что остается делать, когда собственные таланты ограничиваются приготовлением винегрета. Даже редкие творческие находки выглядят в этом интерьере нелепыми и не к месту позаимствованными - то ли комиссионка, то ли лавка скупщика краденого. Так что в результате получилась не собственная авторская книга, а достаточно беспомощнаяа пародия на других авторов, "хороших и разных". Видно и премию вручили "по многочисленным просьбам трудящихся". Остается надеяться, что в скором будущем лауреатов начнут определять с помощью лотереи, а билетики распространять в метро - куда как справедливее и без спонсоров удастся обойтись, перейдя тем самым на самоокупаемость.
Но не все так плохо. Бывает еще хуже - когда хладнокровные мастера занимают место маргиналов-дилетантов. Я имею в виду Лазарчука и Успенского, создавших столь любимый фэнами "сладостный новый стиль" постмодернизма. Этот всеобъемлющий синтетический жанр - высшая стадия недавно захороненного гиперреализмаа - назовем его квазиреализм.
Всеобъемлющее безумие, проявившееся еще в "Ином небе", "Солдатах Вавилона" и "Транквиллиуме" оказалось заразным. Может быть, не в последнюю очередь потому, что профессиональный уровень и Лазарчука, и Успенского достаточно высок. Тем хуже, ибо благодаря ему становятся проходными идеи, нуждающиеся не в обсуждении, а в длительной и последовательной фармакотерапии.
Классик как всегда прав:
"В России истина почти всегда имеет характер вполне фантастический..."а
Ф. М. Достоевский
Народ в России неплохой, но малость диковатый. И не то плохо, что живет в лесу и молится колесу, сколько то, что под видом колеса всучить ему можно чего угодно - от Иисуса Христа (в девичестве, как известно, Иешуа а-Ноцри) до В.И Ульянова-Ленина (в девичестве, судя по всему, Бланка) - он "сам обманываться рад". Но стоит ли злоупотреблять такой недолеченной доверчивостью, когда у большей части населения крыша уже съехала, а канал связи с космосом пока еще не установился? Негуманно как-то.
И "Погляди в глаза чудовищ", и тем более "Гиперборейская чума" пытаются создать у читателя ощущение связанности и обусловленности самых модных и популярных фактов и слухов - от мистико-эзотерическиха до литературно-исторических, от непроверенных до непроверяемых, от неприятно-реальных до невозможно-правдоподобных. На их основе выстраивается некая причинно-следственная связь, всеобщность которой и постулируется за счет разнообразия фактов. Вся книга превращается в быстро растворимый компендиум для людей, по привычке предпочитающиха тщательно пережеванные и полупереваренные сведения. Не надо больше ничего читать, не надо ни о чем больше размышлять - эпоха Просвещения заканчивается новой Энциклопедией - энциклопедией для нищих (в первую очередь, предположительно, духом) - "Все, что Вы хотели знать о загадках и тайнах Вселенной в одной книге". Одним словом, "железная лошадка пришла на смену крестьянской сохе" - после такого массированного перепахивания мозгов уже не потребуются никакие дополнительные промывания и вливания.
Таким образом, ответ на первый основной вопрос "Как устроено?" не заставил себя долго ждать. Протоколы сиамских близнецов стали ответом на второй вопрос: "Зачем?". Конспирология или теория всемирного заговора хороша именно тем, что позволяет, как Б-г в трактовке бр. Стругацких, "объяснить все, не объясняя ничего". Она и объясняет - чем загадочнее, непонятнее и невнятнее, тем лучше - дьявол любит неясности, недоговорки и намеки. Главная сила ведь не в антуражеа - все средства хороши для того, чтобы убедить обывателя в том, что его судьба, да и Судьба всего мира вообще решается неведомыми, мощными и непреодолимыми силами. И неча трепыхаться попусту!
Единственный достойный оппонент этих надмирных конспираторов а(кстати, если они так сильны, то зачем же им таиться - для накручивания сюжета и листажа, что ли? Или просто из врожденной игривости?) - кто бы вы думали?! Ну конечно же, очередной выходец из доблестного ГРУ - КГБ - НКВДаа - СС... (тьфу, само соскочило на язык при продолжении ассоциативного ряда). На худой конец, из не менее славных милицейских или армейских рядов. Им спасать - не привыкать, плевое дело. Они-то, добры молодцы, и Россию-то просрали исключительно из-за немасштабности задачи и некомпетентного руководства, которое не дало развернуться молодецкому плечу и раззудеться не менее молодецкой руке. Меньше, чем земной шар спасать им просто взападло... Одним словом, мерзостнее натурального Джеймса Бонда может быть только его русифицированный наследник.
Зато вся эта развесистая клюква, проросшая из чекистских сапога всмятку "оченно по скусу" современным российским обывателям, в стаде которых с некоторым, хочется надеяться, изумлением обнаруживает себя и передовое фэнство. Уж слишком не хочется брататься ни с серыми лавочниками дона Рэбы, ни с черными орденскими монахами. Но, спинным мозгом чувствую, придется... Логика жанра обяжет, а Лазарчук с Успенским покамест наваляют новую, не менее художественную и убедительную книжку.
Не думайте, я ничего не имею ни против фэнов, ни против толкиенистов; вполне возможно (хотя и маловероятно), что первые не поджигали рейхстаг, а вторые не покушались на Перумова. Фэны не вполне потеряны для общества; из них еще могут получиться и продвинутый российский хакер, и законопослушный гражданин Израиля, и образцовый американский налогоплательщик. Малому миру и его литературе быть! - но в своих границах, в своем заповеднике гоблинов. И даже не покушаться на переход границы хорошего вкуса и здравого смысла. Как говаривал Экклезиаст: "Каждому - свое!", что в применении к нашей теме звучит: "Фэнь, знай свое место!".
Начало статьи Вперед
| |
 |