Глава 6
Главный зачинщик
Ночка выпала туманная, с морозной искоркой. Оплывшие за день
сугробы запеклись ломкой ледяной корой, опасно хрустевшей под ногами.
Кудыка вздрагивал едва ли не при каждом шаге и все оглядывался на
черные горбы землянок, еле различимые в общей темноте. То и дело
отставал он от шустрой погорелицы, надо полагать, знавшей развалины
наощупь.
Страшное это было место, проклятое. Судя по многочисленности
сложенных из камня, а ныне оземленелых подстенков, Сволочь-на-Сволочи
простирался на многие переклики, доходя на севере чуть ли не до самой
Ярилиной Дороги. Сказывают, пало сюда с небес разгневанное солнышко и
выжгло город дотла, пощадив лишь княжьи хоромы, измуравленные на месте
слияния двух рек, да прижавшуюся к Вытекле слободку древорезов... В
общем-то оно и понятно: князь солнышку угоден, сам красным солнышком
прозывается, а древорезы люди смирные, идольцев жертвенных режут — за
что их жечь?
Преданий об этом несчастье сохранилось много, а вот из очевидцев
остался, пожалуй, один только старенький воевода Полкан Удатый, если
ему, конечно, посчастливилось уцелеть в недавней битве на речке
Сволочи. Сами берендеи до сих пор не отваживались селиться на обширном
пепелище, да и погорельцев не жаловали за то, что в развалинах
живут...
Беглецы уже миновали низкий вал, служивший когда-то основой
внутренней стены, когда древорез наконец спохватился.
— Э!.. — ошеломленно окликнул он. — А Докука-то?..
— Да на кой он тебе нужен? — не оборачиваясь, недовольно бросила
погорелица.
Кудыка остановился в растерянности и беспомощно оглянулся.
Договаривались-то как?..
— Ну чего стал? — прошипела она. — Живей давай!..
Кудыка моргал. Бросать товарища связанным было совестно... Хотя...
Что ему грозит, Докуке? Сводят утром на капище да и отпустят.
Волхвам-то наверняка Кудыку подавай, а не Докуку — до боярской
племянницы им дела нет...
Древорез махнул озябшей рукой и поспешил вослед за девкой. И в
этот миг откуда-то издалека донесся тихий, но ясный вопль. Голос был
Докукин.
— Спишь? Тебя зачем сюда поставили?.. Бока отлеживать?..
Погорелица злорадно засмеялась.
— Тревогу поднял, лоботес!.. — сообщила она, хотя и без нее все
было ясно. — А ты, чай, возвращаться за ним хотел... за дружком за
своим...
Ухватила за руку и, хрустя настом, повлекла в какую-то узкую
расселину, где оба и залегли. В развалинах тем временем стало шумно.
Крики, брань, треск. Должно быть, всполошенные Докукой погорельцы
спросонья кинулись кто куда и в который уже раз порушили землянку.
Потом над общим гомоном взмыл голос главаря Пепелюги, померещились
звуки далеких оплеушин. Вскоре замельтешили, рассыпались в ночи
огоньки смоляных светочей — погорельцы обшаривали окрестность.
— Найдут!.. — охнул Кудыка.
— Не найдут, — успокоила суженая. — По гололеду-то!.. Снега нет —
и следа нет...
— А случайно наткнутся?
Вместо ответа погорелица больно стиснула ему руку, и Кудыка
испуганно умолк. Неподалеку хрустел наст, слышались голоса.
— Просыпаюсь... — возмущенно, взахлеб жаловался кому-то Докука. —
Костерок еле тлеет, сторож этот твой уже седьмой сон досматривает, а
их и след простыл...
— Кого «их»? — приглушенно рявкнул Пепелюга, на этот раз, судя по
всему, к шуткам не расположенный. — Вас же только двое было!..
Докука поперхнулся и закашлялся.
— Да это... Я задремывал уже... Смотрю: вроде девка ваша о чем-то
с ним толкует... Ну вот я и подумал: может, это она его развязала?..
Пока я спал...
— Врет — во всю губу!.. — не выдержав, шепнул Кудыка.
Погорелица тут же на него шикнула, и оба вновь замерли,
прислушиваясь.
— Что за девка? — допытывался Пепелюга.
— Да нешто я знаю! — жалобно вскричал красавец древорез. — Девка и
девка. Чумазая...
В гулкой ночи отчетливо треснула оплеуха.
— Я те дам «чумазая»! — озлился погорелец. — За чумазых, знаешь,
что бывает?..
Прошитый морозными иглами ночной туман затлел розовым, и вскоре
из-за окованного ледяной броней холмика показались трое: главарь,
Докука и еще один со смоляным огнем на палке. Главарь свирепо
озирался, а разобиженный Докука озадаченно ощупывал затылок.
— Замуж за него просилась... — добавил он, как бы только что
вспомнив.
— Ах, во-он это кто!.. — Пепелюга выбранился по-черному, помянув и
царя-батюшку и тресветлое солнышко. — Давно она у меня на бирке
зарублена... Ну попадись только... Согну в дугу да и концы на крест
сведу!..
— Так чего их теперь искать-то? — недовольно спросил тот, что со
смоляным светочем. — Слышь, Пепелюга... Они уж наверняка в слободке
давно...
— Да не могли они далеко уйти!.. — взвыл Докука.
— А ты почем знаешь? — недобро прищурился главарь. — Ты же спал,
говоришь!..
— Так а костерок-то! — быстро нашелся тот. — Костерок-то погаснуть
— не успел! Значит, совсем недолго я спал...
Переругиваясь, скрылись за другим ледяным горбом, однако шаги их и
голоса долго еще отдавались в гулкой ночи.
— Светил бы мне ясный месяц, а по частым звездам я колом бью... —
донеслось совсем уже издали.
Погорелица вздохнула и с досадой потерла замерзший нос.
— Зря... — признала она с сожалением. — Надо было мне и его
развязать... Ну что, берендей? Как тебя звать-то?
Кудыка сказал. Погорелица уставилась на него в радостном
изумлении.
— Правда, что ль? Так это, выходит, от тебя жена с греками
сбежала? Ну все, берендей, пропал ты! Такого мужика я не выпущу... У
тебя вон, сказывают, и дом двупрясельный, и печка кирпичная...
— Тебя-то саму как зовут? — буркнул Кудыка.
— Чернавой величают... — не без гордости ответила та.
Чернава? А ведь точно — ворожея... Слыхал про нее Кудыка, и не
раз. Сам боярин ее о прошлом годе в терем призывал — шишимору
вывести... Что ж теперь делать-то? Не возьмешь в жены — воду в ложке
заморозит, порчу наведет... А возьмешь — и того хуже. Как с такой жить
прикажешь?..
И принялся древорез вспоминать в смятении все, что знал о ворожеях
и ведьмах. Бить их можно только тележной осью, при каждом ударе
приговаривая: «Раз!..» Скажешь: «Два!» — изломает... Потом еще врут:
наотмашь их тоже бить нельзя — только от себя. Ударишь от себя —
рассыплется... Да врут, наверное!..
* * *
Но, конечно, кабы не Чернава, нипочем бы не выбрался Кудыка из
развалин мертвого города. То ли и впрямь она умела глаза отводить, то
ли просто хорошо знала здесь каждый взгорбок и каждую ямку. Был
случай, когда, затаившись, они пропустили ватагу погорельцев в
каких-нибудь двух переплевах от своего укрытия. Обитатели развалин
возвращались к землянкам усталые и сильно раздраженные. Докуку они
вели с собой, награждая его время от времени к превеликому Кудыкиному
злорадству тычками да затрещинами.
Когда же наконец похожие на кладбище горбатые развалины остались
за долгой извилистой ложбиной, в которую обратился ныне внешний ров,
небо на востоке уже опушилось розовым заревом. Там, за синеватыми
Кудыкиными горами разгоралось, готовясь взмыть над страной берендеев,
светлое и тресветлое наше солнышко. Обозначилась впереди поросшая
дымами слободка, блеснуло за ней зеркало никогда не замерзающей
Вытеклы.
Чернава повернулась к алеющему востоку, потянулась с хрустом,
повела плечами.
— Эх, умоюсь... — мечтательно пообещала она просыпающемуся
солнышку и лукаво глянула через плечо. — А что, Кудыка, справишь мне
шубейку на беличьих пупках?
— На пупках не осилю, а сторожковую1 справлю... — со
вздохом отозвался тот. — Только ты, слышь, больно-то явно не ворожи
теперь... У нас в слободке этого не любят...
— Хватит, — сказала она радостно. — Отворожила... Надоело мне все,
Кудыка! Грязь надоела, холод... Летом оно вроде бы и ничего, а вот
зимой тут у вас стужа — прямо как в Черной Сумеречи...
Просияв, взметнулось в небо красно солнышко с блуждающим по ясному
лику темным пятном, и подумалось вдруг Кудыке, что неспроста все
неудачи в последнее время выпадают именно на нечетные дни. С того
самого утра после неслыханно долгой ночи жизнь у берендеев пошла
кувырком...
Оба еще раз поглядели на ласковое, пусть даже и меченное пятном
светило и двинулись в сторону слободки.
— Так что у вас там все-таки стряслось в Черной Сумеречи? — не
устоял любопытный Кудыка. — Одни толкуют: отвернулось-де от вас
солнышко, другие: погорело, мол... Кому верить-то?
— Погорело... — нехотя ответила Чернава.
— Ну а как погорело-то? Расскажи!
— Да что рассказывать... Кабы я тогда чуть постарше была... Помню
только: пожары кругом — дома горят, леса... А потом — стужа. Все как
есть морозом сковало...
— А другие, постарше которые? Рассказывали, чай?..
Поднимающееся солнышко съело ночной туман, прояснило дали.
Слободка впереди, казалось, была искусно вырезана из мягкого дерева
тончайшим лезвием.
— Развалилось, говорят, прямо в небе...
— Солнышко?! — не поверил Кудыка.
— Ну да... Небо сразу черное стало, как ночью. А на землю огненный
дождь упал... Весь день головешки горящие сыпались. И еще железки
какие-то раскаленные...
— Да ну?.. — только и смог оторопело вымолвить древорез, пытаясь
представить жуткое это зрелище. — А потом?
— Какое уж там потом?.. — бросила с досадой Чернава. — Что не
сгорело, то вымерзло. Непруху-реку до дна сковало. Света нет, черно,
как в дубине... Ну и побежали все кто куда. Кто к вам, кто к грекам, а
кто и вовсе на север...
— Неужто и там люди живут?
— Да говорят...
Некоторое время Кудыка шел молча, что-то озабоченно прикидывая.
— Так... — решил он наконец, посопев. — Ты об этом тоже никому в
слободке не рассказывай. Даже деду моему. Побить могут...
— Да я и не собираюсь...
Выбрались на слегка припорошенную золой дорогу, по которой прежде
что ни день тянулись с Теплынь-озера обозы сволочан.
— Погоди-ка, — сказал вдруг древорез, останавливаясь. — Куда ж это
мы идем? Мне на княжий двор надо, к Столпосвяту, а мы — в слободку...
Чернава изумленно оглядела Кудыку — и расхохоталась.
— Прямо так к князю и явишься? Ты на себя посмотри! Вылитый
погорелец!..
Древорез крякнул, нахмурился, поскреб бороденку. А ведь верно
говорит девка, переодеться надобно... Эх, кабы чуть пораньше,
проскочили бы в темноте, никем не зримые. А теперь... Если уж главарь
погорельцев прослышал, что волхвы ищут какого-то Кудыку, то в слободке
тем более должны об этом знать... Может, как-нибудь по задам
пробраться, околодворком?..
— А зачем тебе к князю-то? — заподозрив неладное, спросила
Чернава.
— Велено... — уклончиво ответил Кудыка.
Справа на обочине виднелась ничем не огороженная низкая избенка с
кривым сугробом вместо крыши. Ни дыма из оконца, ни тропки от
окованного льдом порожка. Похоже, загостился где-то хозяин, загулял.
То по теремам по боярским, то по ратному делу, а сейчас, надо
полагать, вели синеглазого Ярилиной Дорогой прямиком к капищу.
— Да, — молвила Чернава, глядя на убогое это жилище. — Хороша бы я
была, кабы на такое сокровище прельстилась. Сложил домок — не надобен
и замок...
Что верно, то верно: отродясь ленивый красавец Докука замка на
дверь не вешал. Во-первых, не было у него замка, а во-вторых, зачем?
Так, привалит дверь камушком, чтоб ветром не мотало, а сам — шапку
набекрень и поминай, как звали...
«Или не донесут? — тревожно мыслил тем временем Кудыка. — Да нет,
не должны... На волхвов все ныне сердиты, бить вон даже собирались...»
— Вроде лежит кто-то... — вывел его из раздумья голос Чернавы.
И точно, неподалеку от Докукиной хибарки горбом вверх лежал без
движения некто в лохматом нагольном полушубке. Подошли, склонились.
Кудыка взял мерзлое тело за плечо, отодрал от наста, перевернул на
спину. Глазам обоих явилось синевато-желтое опушенное инеем рыло
Шумка.
— Вот зверь народ!.. — горестно подивился Кудыка. — Забили
все-таки!..
При этих словах опухшее левое веко лежащего дрогнуло и вздернулось
через силу.
— Правду... не забьешь... — еле слышно выговорил Шумок в
беспамятстве. — Берендей... берендею... волхв...
Кудыка облегченно выпрямился и потер иззябшие руки.
— Жив... — бодро известил он. — Ну, стало быть, и ладно...
— А замерзнет?.. — усомнилась Чернава.
— Поднимется. Не впервой ему... Да и солнышко вон уже
пригревает...
Припорошенная золой дорога и впрямь начала уже раскисать, того и
гляди капель проклюнется, поэтому дальше двинулись по хрупкой
слезливой обочине. Шли, правда, недолго.
— Берендеи!.. — раздался вдруг плаксивый изумленный вопль. — Вы
только гляньте! Вконец чумазые распоясались! Средь бела дня по
слободке шастают!..
Захлюпал снежок, заскрипели калитки, и вскоре на улочку высыпало
человек семь — все с колами. Впереди, засучивая рукава шубейки,
косолапо выступал насупленный косматый Плоскыня. Грозен. Брови — что
медведь лежат.
— Да вы что? — попятившись, заорал струхнувший Кудыка. — Плоскыня,
лихоманка те в бок! Бельма, что ли, отсидел — своих не узнаешь?..
Слобожане инда в коленках просели от неожиданности. Всмотрелись,
разинув рты.
— Гля-кося! Никак Кудыка?..
— Он...
— Точно он...
— Держи Кудыку!.. — отчаянно крикнул кто-то, и слобожане кинулись
на пришельцев.
Чернава в отличие от привычного к спокойной жизни древореза
подхватилась первой. Должно быть, не раз и не два доводилось ей
уносить ноги от размахивающей дрекольем толпы. Погорелица дернула
суженого за пролокотнувшийся рукав с такой силой, что чуть клок не
вырвала. Разбрызгивая синевато-серую перемешанную с подтаявшим снегом
слякоть, пробежали они мимо Докукиной избенки, мимо привскочившего
Шумка, а по пятам катились топот, плеск, улюлюканье, крики.
— Сто-ой!..
— Держи, лови!..
Шлепнулся с перелетом, закрутился на скользкой обочине вдогонку
брошенный кол...
Ножки, ножки! Уносите головушку!.. Кудыка так и не уразумел,
улепетывая, с чего это вдруг обиделись на него слобожане. Не за часы
же, в самом-то деле!.. В одном он был твердо уверен: поймают — будет
плохо.
Взбодренные страхом и вдобавок не отягощенные ни добрыми
шубейками, ни дрекольем Кудыка с Чернавой довольно быстро оторвались
от погони. Топот за спиной стал пожиже, хотя криков хватало
по-прежнему. Достигнув опушки, догадались оглянуться и увидели, что,
разевая рот и размахивая руками, их преследует один Шумок. Без кола.
Остановились, резко выдохнули и двинулись навстречу. Шумок разом
опомнился и тоже остановился. Кудыка с Чернавой зашли на него с двух
сторон.
— Это... — сказал Шумок, заслоняясь на всякий случай. — Смотрю —
бегут... Ну и я тоже...
Ни бить, ни орать на него сил уже не было.
— У вас там что?.. — задыхаясь, выговорил Кудыка. — Чердаки у всех
попродырявились?.. На своих бросаетесь...
У Шумка забегали глаза. Шмыгнул носом, утерся косматой рукавицей,
потоптался, беспомощно разводя руками.
— Да тут, вишь, какие дела-то... — смущенно выдавил он. — Указ-то,
стало быть, все-таки царь писал, а не Всеволок...
Кудыка аж обмяк, услышав.
— Да ну?.. А что же князюшка сказывал... Столпосвят-то...
— Ну вот ошибся, значит... — со вздохом отвечал Шумок. — Как
только рати поразбежались, он, вишь, и повинную принес царю-батюшке, и
с братом своим со Всеволоком замирился... Грех, говорит, попутал,
смутьяны всякие с толку сбили... Ну там, понятно, пир на радостях
устроили... у боярина у нашего в тереме. И сейчас еще, наверно,
гуляют...
— А! Так, значит, простил царь князюшку? — обрадовался древорез.
— Да простил... — снова пряча глаза, нехотя отозвался Шумок. — А
зачинщиков выдать велел...
— Это кого же? — холодея, спросил Кудыка.
— Кого-кого... Тебя! Кто первый на сволочан напал, когда они золу
везли?.. Так-то вот...
Тихонько охнула Чернава. Кудыка стоял столбом — прямо хоть бери
его на плечо да неси.
— Деда-то хоть не тронули?.. — выпершил он наконец.
— Да что дед? — взмахнув рукавицами, неистово вскричал Шумок. —
Дед от тебя тут же и отрекся!..
— Врешь! — не поверил Кудыка.
— Да чтоб мне до утра красна солнышка не видать! Не внук он мне,
говорит, больше... Смуту, говорит, затеял, обоз разбил да еще и часы
изладил! Эх! Не послушали меня тогда! Волхвов! Волхвов надо было
сначала бить, а потом уже сволочан!..
Голос его вдруг уехал куда-то далеко-далеко, и накрыло Кудыку
затмение. Вновь пришел на память тугомордый отрок в шубейке под
малиновым сукном — сунул грубо вытесанный оберег, сказал гнусаво: «А
ежели кто обидит, дай только знать...» Тут же, видать, сообразил, что
супротив рожна не попрешь, запнулся — и сгинул вместе со всеми своими
дутыми из золота побрякушками...
Потом возник старый Пихто Твердятич, выпучил глаза и, подняв
палец, изрек назидательно: «От гнева властей — первое дело тирлич да
жабья костка...»
И наконец выпрыгнула придурковато-хитренькая мыслишка, что в
общем-то дед поступил по-хозяйски. Не отрекись он от внука-смутьяна —
пожалуй, и двор бы пограбили, и дом разнесли...
Кудыка очнулся. Шумка уже нигде видно не было. Верно, счел за
лучшее убраться подобру-поздорову, пока не вспомнили о нем. Чернава
сидела на пеньке, опустив голову, плечи ее под ветхим тряпьем
вздрагивали. Кудыка сначала подумал: плачет. Оказалось, нет. Не
плакала погорелица, а смеялась, правда невесело.
— Ах, дура!.. Ах, дура!.. — приговаривала она, качая рваной по шву
шапчонкой-столбунцом2. — Ведь знала же, знала... Чего ни коснусь — все вдребезги...
«Осью бы тебя тележной...» — хмуро подумал Кудыка и даже
огляделся, не валяется ли где какая-нибудь поломанная... Понятное
дело, что не валялась. Оси-то ведь они — тоже из дерева...
— Вот тебе и шубка на беличьих пупках!.. — продолжала горестно
зубоскалить Чернава. — Умыла, называется, бело личико... Куда ж нам
теперь податься-то, а, берендей? В слободку — хода нет, к погорельцам
— тоже... Пепелюга — он, знаешь, какой злопамятный?..
Тем временем с той самой стороны, откуда им пришлось недавно
уносить ноги, показался порожний обоз, снова направляющийся к
Теплынь-озеру. Тощие вислобрюхие лошаденки были те же, что и в прошлый
раз, а вот упряжь и санки — новенькие, с топорика да с иголочки.
Полозья шипели по черно-синей грязи, как гадюки.
Кудыка с Чернавой переглянулись и решили не убегать пока. Лес —
рядом, в случае чего — шмыг в кусты и «ау»...
— Эй, чумазые? — поравнявшись, бодро окликнул их первый возчик с
заплывшим левым глазом. — Что пригорюнились?
Кудыка нахохлился и не ответил.
— Сердит дядя!.. — заметил сволочанин, оглянувшись на товарищей. —
Отмолчался, словно обругал... Погодь! — Он остановил лошадку,
пригляделся к Кудыке попристальней, и вдруг расплылся в улыбке, отчего
и правый его глаз стал подобен левому. — Братие! Да это ж тот
древорез, что на нас с колом тогда набежал!.. Ну точно, он...
Уличенный Кудыка попятился, но сволочане были на этот раз
настроены благодушно: похохатывая, разглядывали чумазого супротивника
и, судя по всему, зла на него не держали.
— А помнишь, как я тя по затылине-то полыхнул!.. — спросил,
осклабясь, другой возчик — головастый жердяй, в плечах лба поуже. —
Шишка-то, чай, не сошла еще?..
Кудыка невольно огладил затылок. Шишка была на месте.
— Слышь, теплынец! Да ты никак с ярмарки? — догадался к общему
восторгу тот, что с заплывшим глазом. — То-то я смотрю, наряд у
тебя...
— Да нет, это он свататься ездил, — перебил третий, указывая
кнутовищем на Чернаву. — Искал, котора личиком побелее...
Все так и грохнули. Кудыка с Чернавой взглядывали на балагуров
исподлобья и веселью их не перечили.
— Э!.. — вскричал жердяй, и возчики жаждуще повернулись к нему в
ожидании новой шутки. Однако головастый сволочанин смотрел теперь на
Кудыку с суровым сочувствием. — Так это что ж выходит? Это выходит,
князь-то ваш на тебя все свалил?..
— На меня, катись он под гору... — вздохнул Кудыка.
Сволочане крякнули, покачали головами.
— Ну и куда теперь бежать мыслишь?
Кудыка честно развел руками.
— Да не думал еще...
— А девка с тобой?
— Со мной...
Возчики собрались в кружок и озабоченно посовещались о чем-то,
хмуро оглядываясь на Кудыку с Чернавой.
— Слышь, теплынцы, — обратился к ним наконец возчик с подбитым
глазом — судя по всему, старшой. — А с нами к Теплынь-озеру
прогуляться не желаете? Саней-то у нас семь, а людишек всего пятеро...
Ваши слобожане тогда двоих наших так отделали, что их у боярина на
дворе пришлось оставить.
— А что ж в слободке никого не наняли? — подозрительно спросила
Чернава.
— Да неймется никто. Боятся теперь с нами идти... А вам-то, я так
понимаю, податься некуда. Ну так как? По рукам, что ли?.. Заплатить,
понятно, не заплатим, а вот одежку дадим и хлебушком поделимся.
При этих словах в брюхе у Кудыки забурчало, а по горлу Чернавы
прокатился кадычок. Глядючи на них, старшой только ухмыльнулся да
махнул рукой.
— Вижу, согласны...
1 Сторожковые меха
(берендейск.) — собачьи, колотковые — кошачьи.
2 Столбунец (берендейск.) — девичья меховая
шапка.