Глава 10
Дела подземные
Ночь была черная, непрозрачная, без единого гвоздика в небе.
«Влюбилась — как рожей в сажу влепилась», — пришло на ум боярышне
Забаве, которую вся округа с некоторых пор звала за глаза Шалавой
Непутятичной.
— Чурило!.. — обеспокоенно шепнула она. — А ну потрогай: погорелец
не отвязался ли?..
Ухватистая пятерня с готовностью лапнула ее за высоку грудь и тут
же получила хлесткую затрещину. Чурило крякнул.
— Виноват, ощупался... — смущенно пробормотал он.
— Да тут я, тут, боярышня... — послышался совсем рядом унылый
голос захваченного в развалинах погорельца. — Чего уж там
отвязываться?.. Все равно ведь сыщете...
Впереди шуршал незримой травой незримый храбр Нахалко, коему
велено было разведывать ведущую к капищу стежку. Понятно, что, кабы не
Шалава Непутятична (катись она под гору вместе со своим зазнобушкой!),
оба храбра и близко бы не решились подступить в такую темь к
развалинам. А про огороженную страхом Ярилину Дорогу и говорить
нечего... И тот, и другой не раз уже помянули, верно, недобрым словом
и кружало, где они бражничали с древорезами, и саму встречу с
синеглазым ленивым красавцем, будь он неладен!..
А главное, конечно, кляли храбры собственные свои не в меру
проворные языки. Угораздило же обоих, в самом деле, выскочить наперед:
знаем, мол, боярышня, как не знать!.. Не одну ендову зелена вина с тем
Докукой раскушали...
Вот и раскушивай теперь...
Думали сначала, что боярская племянница просто затеялась изловить
вожака чумазых да и расспросить в теремных погребах о ладушке о своем.
Ну это — ладно, дело привычное: унянчали дитятку, даже и не пикнул.
Пикни попробуй — с кляпом-то во рту!.. А как выспросили — новая дурь
нашла: подавай ей волхвов — тех самых, что Докуку ее ненаглядного под
землю к навьим душам спускали! С простыми-то бабами беда, а уж с
боярышней — вдвое...
— Нашарил... — радостно шепнул незримый храбр Нахалко. — Вот оно,
капище... Камушек...
И впрямь — кончилась травка, пошла мостовая. Осторожно, опасаясь
угодить ненароком в жертвенный колодезь, двинулись в обход выложенной
замшелыми голышами площади, пока за частоколом резных идолов не
наткнулись на малую избенку, где держали опочив волхвы.
Дрыхли кудесники без задних ног, двери не замыкая. Да и зачем?
Кому бы это в голову взбрело среди ночи гулять по запретной для всех
Ярилиной Дороге?
Взбрело, однако...
— Ты, Чурило, руби искру и вздувай огонь, — тихо приказала
отчаянная боярышня. — Только подальше отойди, чтоб ненароком не
услышали... А ты, Нахалко, готовь ремни. Вязать будем...
— Матушка... — выговорил, разом весь обмякши, Чурило.
— Делай что велено! А не сделаешь — скажу дядюшке, будто вы тут со
мной насильно грех сотворили...
И ведь не шутила боярышня, ой, не шутила... Пошатываясь и мысленно
поскуливая о пропащей своей головушке, старый храбр вместе с
привязанным к нему погорельцем отступил шагов на десять и высек огонь.
Нахалко торопливо шуршал ремнями. Понимал пострел: насчет Чурилы
боярин, может, и усомнится, а вот ему, молодому да курносому, точно
несдобровать...
С кудесниками, противу ожиданий, обошлось даже проще, чем с
чумазым вожаком, — пробудились они уже связанными. Чурило вставил
лучину в светец, и желтый огонек явил их заспанные изумленные рожи.
— Ну, вы! Волхвы тряпочные!.. — вконец утратив девичью
стыдливость, процедила Шалава Непутятична. — Сказывайте, куда мово
Докуку подевали!..
— Ты что это, девка?.. — моргая, проговорил один из них. — Ты куда
ворвалась? Солнышка, что ли, не боишься?..
— Да что мне ваше солнышко? — неистово крикнула боярышня и вдруг
заголосила, подхватив себя под ребрышки и запрокинув бело личико: —
Постеля холодна, одеялочко заиндевело!..
Волхвы тревожно переглянулись, сообразив, видать, что дело-то
серьезное.
— А главный ваш где? — озираясь, спросил негромко Нахалко. —
Почему двое?.. Убег, что ли, Соловей?..
— Тоже в навий мир взяли... — хмуро ответил кудесник.
Курносый храбр испуганно охнул и умолк. Шалава Непутятична
раскачивалась из стороны в сторону и тоненько подвывала, закатив ясны
очи.
— Так ты чего хочешь-то? — запинаясь, вопросил ее другой волхв.
— Докуку мово! — Боярышня очнулась и топнула влитой в сафьян
ножкой, да так, что со щек слезы брызнули.
— Эк тебя! — подивился, а то и посочувствовал кудесник. — Да как
его теперь воротишь-то, Докуку твоего?.. Уехали санки, боярышня, под
землей твой Докука...
— Сказывай, как его из-под земли издобыть! — потребовала вне себя
Шалава Непутятична.
Тут уже не только волхвы да храбры, вожак погорельцев Пепелюга — и
тот рот разинул. Даже в преданиях слыхом такого не было слыхано, чтобы
из Нави — да снова в Явь... Разве только в байках досужих... Ну, бес с
кочергой — это еще куда ни шло, этим наружу вылезти — раз плюнуть, на
то они и бесы... Но чтобы погребенного уже берендея в Явь вернуть?..
— Как-как... Да никак! — сердито отрубил один из волхвов, однако
взглядом при этом вильнул. Так что лучше бы и не отрубал.
— Ах, никак?.. — взвилась боярышня, почуяв, видно, легкую эту
неуверенность. — Так висеть же вам самим на вороте меж Явью и Навью!
Вяжи петельку, Нахалко...
Тот попробовал вывязать — не получилось. Страх одолел.
— Матушка... — пролепетал он, так и не сладив с ремешком. — Да
ежели волхвов-то вешать... Осерчает солнышко, все как есть сожжет...
— Да и гори оно все!.. — зловеще отвечала бесноватая Шалава
Непутятична и снова заголосила: — Одно было солнышко, один свет
ясный!.. Один синь порох в глазу!..
— Да полно вам кочевряжиться-то!.. — угрюмо сказал волхвам старый
храбр Чурило, отнимая сыромятную снасть у курносого товарища. — Не
видите, что ли, какая она? Сама утонет и нас потопит... с вами
заодно...
Запалив пару смоляных светочей, выбрались наружу. Кудесники
неуверенно грозили чарами, гневом Ярилы и всякими прочими напастями,
но когда Чурило с услужливым вожаком погорельцев стали при них ладить
на жертвенном вороте первую петельку, дрогнули, переглянулись.
— Н-ну... если упросить... — неуверенно начал один.
— Кого?
Но кудесник уже и сам испугался выскользнувшего ненароком словца —
осекся, замкнул рот накрепко. Полоскались красные тряпицы пламени,
капала с треском на священные камни черная смола. Шалава Непутятична
забрала светоч у младого Нахалка, подступила к колодцу и, отстранив
храбра Чурилу, так и не изладившего петлю до конца, надолго оцепенела
над срубом.
— Упрошу... — чуть слышно выдохнула она и к общему ужасу полезла в
бадью.
— Куда ж ты со светочем-то? — взвыл кто-то из волхвов. — Там же
дерево кругом!..
— К вороту их! — отрывисто повелела боярышня. — Вынимай клин!..
Крути!..
Охнули храбры, но податься было некуда. Развязали волхвов,
поставили к рукояткам, и тяжкая бадья пошла на цепях вниз. Сбылась
мечта неуемного Шумка: впервые за многие годы приносили в жертву
солнышку не идольца, не куколку резную, и даже не злодея какого, а
подлинную берендейку — молодую, знатную, пригожую... Да еще и по
доброй ее воле...
Устрашающе скрипел ворот, клок пламени гримасничал, корчил рожи,
ложились на уплывающую вверх каменную кладку красные и желтые отсветы.
Наконец бадья провалилась в какой-то погреб, а через мгновение гулко
коснулась дна.
Вся дрожа, Шалава Непутятична выбралась на каменный пол и вскинула
смоляной светоч повыше. Преисподняя оказалась тесной и пыльной. С
одной стороны зияла глубокая неизвестно куда уводящая пещера с двумя
глубокими колеями в плотном земляном полу, с другой до перехлестнутого
крепкими дубовыми брусьями потолка громоздилась какая-то поленница.
Еще стояла там низкая лавка, и на лавке этой кто-то спал, завернувшись
с головой в нагольную ветхую шубейку.
— Докука!.. — ахнула боярышня и кинулась расталкивать спящего.
Тот вскинулся, забормотал:
— Не спал, Чурыня Пехчинич... Право слово, не спал... На один
только храпок и прилег...
Сорвал шубейку и оказался вовсе не Докукой, а невзрачным
мужичонкой средних лет. Увидев перед собой боярышню со смоляным
светочем а руке, вскочил с лавки.
— Ума решилась, девка? — взвизгнул он. — Устав забыла? Ты что это
с голым огнем гуляешь? Займется ведь — не потушишь потом!..
Тут он приметил наконец стоящую посреди преисподней бадью,
попятился и пал на лавку, влепившись спиной в поленницу. Та
покачнулась, и сверху, чудом не угодив ему по маковке, свалилась
увязанная лыком охапка. С треском разлетелись по каменному полу резные
идольцы.
— Да ты... уж не сверху ли?..
— Сверху, — бросила Шалава Непутятична, сунув ему светоч чуть ли
не в бороду. Еще немного — и присмолила бы... С черными людишками
боярышня любезничать не привыкла, а мужик — он и в преисподней мужик.
— Беги стремглав за Докукой, пока я вам тут всю вашу Навь не
подожгла!..
Мужик однако оказался полной деревенщиной и прирожденного вежества
не выказал. Смоляной светоч в белых ручках Шалавы Непутятичны пугал
его куда больше, нежели ее боярское достоинство.
— Отступи с огнем! — рявкнул он. — Дура самородная!.. Чего тычешь?
Отступи, говорю!..
— Докуку мне!.. — тяжело дыша, молвила боярышня, но светоч все же
приняла.
— Не знаю я никакого Докуку! — окрысился мужичонка. Встал с лавки,
сердито влез в рукава шубейки и, заслоняясь от света, двинулся
впереступочку вдоль стены. — Вот приведу сейчас сотника, с ним и
разбирайся...
Услышав про сотника, Шалава Непутятична малость успокоилась. Что
над навьими душами поставлены сотники, не показалось боярышне дивным.
Да ей бы и в голову не взбрело, что может быть как-нибудь по-другому!
Кто-то же держит в порядке и трепете таких невеж, как этот мерзкий
мужичонка, успевший, кстати, сгинуть в черном провале неведомо куда
ведущей пещеры...
Возвращения его пришлось ждать довольно долго, и Шалава
Непутятична встревожилась вновь, даже отважилась сделать несколько
шагов в гулкую тьму подземного перехода. Но тут смоляной светоч
замигал, угрожая зачахнуть, и боярышня поспешила вернуться и разложить
на каменном полу костерок из рассыпанных берендеек.
— Матушка... — гулко позвал из дыры над бадьей слезливый робкий
голос. — Да ты жива ли там?..
Шалава Непутятична сначала вздрогнула, потом обрадовалась.
— А ну-ка сбросьте мне сюда еще один светоч! — потребовала она.
— Да ты что? — взвизгнула в ответ дыра иным голосом — не иначе,
принадлежавшим одному из волхвов. — Выгорит вся Навь подчистую — что
тогда делать будем?..
Тут сверху донесся короткий хряск, невнятное мычание, и кто-то из
храбров осведомился поспешно:
— А будет чем зажечь-то?..
— Будет...
— Па-берегись!.. — И в бадью с глухим стуком грянулась палка со
смоляным набалдашником. Звякнула потревоженная цепь.
Шалава Непутятична зажгла от костерка новый светоч — и вовремя. Из
глубины долгой пещеры зарычали и забормотали гулкие голоса, а потом
закачался, приближаясь, желтенький огонек. В пыльном его сиянии
обозначились вскоре два человеческих очертанья. Одно принадлежало уже
знакомому невзрачному мужичонке, второе чем-то напомнило боярышне
Докуку, и девичье сердце встрепенулось. Но когда лампа высветила на
миг харю незнакомца, Шалава Непутятична чуть не отпрянула. Ну и
сотники в навьем мире!.. Вся рожа наружу...
Приведенный окинул единым взглядом стоящую на полу бадью, костерок
из берендеек и наконец саму боярышню со свежим светочем в руке.
— Что с волхвами? — спросил он напрямик.
Шалава Непутятична вскинула точеный носик.
— Ты, молодец, — надменно молвила она, — узнал бы сперва о честном
имени, об изотчестве да роде-племени...
Тот бросил на нее быстрый хмурый взгляд исподлобья.
— Ну, ясно... — проворчал он по-медвежьи. — Из именитых, стало
быть... Дочь, что ли, боярская?
— Племянница...
— А которого боярина?
— Блуда Чадовича!
Сотник злобно покряхтел и повернулся к выглядывающему из-за локтя
мужичонке.
— До дна упрячу... — негромко, но грозно посулил он. — Ты у меня
давно на бирке зарублен...
— Да Чурыня Пехчинич!.. — слезно возрыдал тот. — В бадье же
спустили! Обратно-то, чай, не выкинешь!..
Сотник поиграл страшенными желваками.
— Так что там с волхвами? — угрюмо повторил он, снова обращаясь к
боярышне.
Та вскинула бело личико к округлой дыре над бадьей.
— Чурило! Как там волхвы? Живы ли?..
— Живы, матушка!.. — гулко донеслось оттуда. — Живы пока...
— Пока живы, — сказала Шалава Непутятична, с вызовом глядя на
сотника.
— А сюда-то тебя каким ветром занесло? — спросил тот.
— Докуку мне мово отдайте, — в который уже раз проговорила сквозь
зубы боярышня.
Сотник приглушенно выбранился, помянув разом и волхвов, и бояр, и
князя со княгинею... Оглянулся на мужичонку.
— Ну, значит, такая у тебя судьба, Воробей... Буди Люта Незнамыча.
Без его слова я тут ничего не решу...
* * *
Вылетев с полными руками от ключника, Кудыка с Чернавой вновь
оказались в гулких и пыльных недрах великой пещеры. Недобранившийся
Ухмыл попридержался на пороге.
— Над каждой горсточкой трясешься!.. — запальчиво проорал он
напоследок и захлопнул толстую дубовую дверь, покрытую чертами и
резами оскорбительного содержания. — Скаред!..
Постоял, плюнул, махнул рукой.
— А, ништо!.. Лампы дал — и ладно...
— А не дал бы? — тревожно спросил Кудыка.
— Да куда он денется? — снова вспылил Ухмыл. — По Уставу положено?
Положено! Стало быть, давай!..
Древорез потоптался, огляделся. В дальнем конце пещеры дышала
дневной ясностью отверстая полукруглая дыра — та, что выводила на
берег. Виднелись в ней слепящая гладь Теплынь-озера да краешек насыпи.
Кудыка дерзнул поставить новенькую греческую лампу прямо на пол и,
расстегнув крышки тяжеленного Устава Работ, раскрыл книгу наугад,
повернул к слабенькому сеющемуся снаружи свету.
— Солнышко... подвиг свой в небе... чинит дугою... — с трепетом
разобрал он по складам и заробел окончательно.
— Закрой, — посоветовал Ухмыл. — Ежели все это читать, последний
ум отшибет. Оно бы вроде и ничего, да больно мудрено... Спросить-то,
чай, проще...
Голоса раскатывались так гулко, что Кудыка давно перешел на шепот,
тоже, впрочем, отдающийся во всех закоулках зловещим громким
шуршанием. Чернава безрадостно разглядывала своды.
— А люди-то откуда? — тихонько спросила она. — Прямо здесь
народились или сверху берете?
— Сверху, — сказал Ухмыл. — Да и не абы кого... Какую он вам там
клетушку отвел? — Старожил преисподней отобрал у погорелицы отмыкало —
железную клюку с биркой. Повертел, всматриваясь в засечки. — А, вон
это где... Ну, пойдем... Только лампы сразу зажигать не будем, а то из
этого скареда масла потом не вымозжишь...
Они перехватили поудобнее все полученное ими у прижимистого
ключника и двинулись вдоль рва в непроглядную темь, оглашая пещеру
скрипучими шагами.
— И не бегут? — озабоченно озираясь, спросила Чернава.
— Бывает, что и бегут, — сказал Ухмыл. — Но мало... Так, недоумки
всякие... Да и куда бежать-то? Лешие — выдадут, царь-батюшка — тоже...
Сам же видел: ляпнешь что-нибудь не то в кружале — и пиши пропало!..
Сразу тебя под белы ручки — и к волхвам...
— Ты лучше давай сказывай, что и как, — забеспокоился Кудыка. —
Розмысл тебя зачем отрядил?..
Ухмыл покосился на древореза и одобрительно хмыкнул.
— Зачинается сказ, починается... — с удовольствием молвил он,
снова поворачиваясь к далекой дыре. — Стало быть, так... Чалим
добросиянное к качели и берем наперечап1... Ну, это ты и сам вчера видел. Дальше открываем топки,
выгребаем золу и уже легонькое скатываем по рву к этой вот самой
дыре...
Кудыке невольно вспомнились стоны дубовых ребер и тяжкий хруст,
когда темная лохматая от окалины громада наехала на груду щебня.
Ничего себе легонькое...
— А почему не сразу в дыру?
— Ну вот! Начинай сначала, где голова торчала!.. Я ж тебе и
толкую: сперва открываем топки, выгребаем золу...
— Да я не о том! — нетерпеливо перебил Кудыка. — Золу-то ведь
можно прямо перед дырой и выгрести... По рву-то зачем катить — вдоль
берега?
— Ну а как иначе? — удивился Ухмыл. — Дыра-то — вот она, а причал
с качелью — вон аж где!..
— Так ведь качель-то! — вскричал древорез, истово прижимая к груди
лампу и Устав. — Качель-то можно было, чай, и у дыры поставить... И
причал тоже...
Ухмыл сбил шапчонку набекрень и, озадаченно сморщившись, поскреб
за ухом.
— Да, вишь, какое дело... — неохотно признался он. — Рыли-то,
сказывают, не от берега, а от изворота нынешнего... А качель с
причалом о ту пору уже сладили... Ну и промахнулись малость с дырой —
вывели, да не туда... Что тут прикажешь делать? Прикинули, смекнули...
И вышло, что проще уж канаву к дыре протянуть, чем качель
перетаскивать...
Кудыка стоял, задрав бороденку, разиня разиней и только мигал,
глядючи на гулкие пыльные своды. Он-то, по правде сказать, полагал,
что пещера эта возникла сама собою вместе с сырой землей... Хотя как
же — сама собою? Дубовые балки, каменная кладка стен... Неужто копали
да настилали?.. Нет, нынешним берендеям такое точно не под силу. Вот
пращуры, те — да, те могли... Великаны были, сказывают...
— А быстро ты докумекал, — уважительно заметил Ухмыл. — Не зря
тебе Завид Хотеныч Устав вручил с застежками. Его еще, знаешь, не
каждому дают. Иным сунут лопату, скажут: бери-де отсюда, кидай-де туда
— да и будет с тебя...
— Кто ж это все измуровал-то? — выдавил Кудыка, силясь представить
неведомых строителей.
— Ну, это, брат, не ко мне, — сказал Ухмыл. — Это к розмыслу...
Он-то у нас грамотный, а я так, грамотоватый... Пойдем, что ли?..
Впереди расплывалось во мраке смутное желтоватое пятно света,
слышались удары, скрежет, хрипящие голоса. Меняли ребро. Трухлявое
суходряблое дерево хрустнуло сразу в нескольких местах, так что из
земляного гнезда его извлекали по частям, вздув спины от натуги. Новая
пропитанная дегтем дубовая снасть лежала вдоль рва, и Кудыка
ужаснулся, прикинув, сколько из нее могло бы выйти тех же берендеек.
Ухмыл по обыкновению попробовал перекинуться острым словцом с кем-либо
из работающих, но те были сердиты и неразговорчивы.
Постояли и двинулись дальше.
— И вот, стало быть, катится это оно по рву, — продолжал Ухмыл,
указывая на еле угадывающееся во тьме полукруглое дно бесконечной
канавы. — А ров, заметь, нарочно изноровлен покляпый2, то бишь сначала под уклон, а потом в
горку...
— А в горку-то оно как въезжает? Само али так выкатываете,
вручную?
— Да бывает, что и вручную... А вообще-то само, с разгону. Такой
оно здесь, доложу я тебе, брат Кудыка, прыти достигает самокатом, что
и не подступись... Заденет — дальше поедет с мокрым пятнышком. А тебя
— будто и рядышком не стояло... Вон, видишь, впадина в стене? Укрытие
называется. Или залом. Так вот, ежели, к примеру, попал ты сюда, когда
самая прокатка идет, в нем, в заломе этом, и хоронись. Слышь, Чернава,
и ты тоже!.. Так и по Уставу положено... А то случай был: проглядели
на дне обломок балки... Ну и шли двое наших, смотрят: поехало
тресветлое... А им, вишь, лень было до залома бежать — к стеночке
прижались. А оно как наскочило на балку — возьми да и прыгни... Так
обоих и растерло... по стеночке-то...
— Ну?.. — потрясенно молвил Кудыка. — А потом?..
— А потом как раз и пришлось его в горку катить... До самого до
изворота... А ты еще спрашиваешь, почему у нас ночи длинней, чем у
греков!.. У них-то, небось, таких лоботесов под землей и не водится...
Да и балки во рву не валяются...
— А дальше? — Кудыка изнемогал от любопытства.
— А дальше — что дальше? Дальше — все. Дальше — участок Люта
Незнамыча. Тоже розмысл, вроде нашего, только разрядом помельче...
Вкатили на изворот, передали с рук на руки — и гуляй...
— Здесь, что ли, гулять? — хмуро спросила Чернава. Неуютно ей было
под землей, зябко...
Ухмыл остановился, покрутил носом, словно что-то высматривая в
сгустившейся темноте. Размытое пятно бледно-желтого света осталось
далеко позади, сердитые голоса наладчиков стали неразборчивы,
доносилось лишь невнятное перемежаемое ударами бормотание.
— Эх, — сказал Ухмыл. — Сейчас бы лампу засветить, да возле рва
искру высекать не положено... Заметят — отпуска лишат.
— Куда? — тут же спросила Чернава.
— Наверх, вестимо... Тут так: три дня отработал, четвертый —
твой... А, ладно! Наощупь похвастаюсь... — Ухмыл увлек обоих к стенке,
где смутно чернело узкое углубление в рост берендея. — Это что?
— Залом, — бойко ответил Кудыка.
— Верно, залом... А ну-ка спрячься!
Древорез с готовностью поставил темную лампу на пол, бережно
вручил Ухмылу тяжеленный Устав Работ и ступил в узкую черную щель,
глубиной в два локтя. Нет, пожалуй, в два с половиной.
— Ну? — сказал снаружи Ухмыл.
— Что ну?
Тот досадливо крякнул.
— Ты справа, справа пощупай...
Кудыка пощупал. Стена — как стена...
— Что? Нету? — всполошился Ухмыл. — А ну-ка вылези!..
Кудыка послушно вышел, и Ухмыл, вернув книгу, нырнул в укрытие
сам. Посопел недовольно и выбрался наружу.
— Ладно, пошли дальше... — буркнул он. — Заложить успели... Ну
ничего! Скоро опять по камушку растащат...
— А что там было-то? — ошарашенно оглядываясь, спросил Кудыка.
Ухмыл шел какой-то вроде бы обиженный.
— Дыра там была, — бросил он. — И будет... Да сам все потом
увидишь. Ты новенький, тебе и бегать...
— Куда?
— Куда-куда!.. Наверх. За вином.
Кудыка облизнул губы и невольно поднял взор к погрязшим в темноте
сводам.
— Так над нами сейчас что? Кружало?..
— Лес над нами, — сказал Ухмыл. — А ты думал, вино только в
слободке да в городе курят? Лешие они тоже не водокряки3!.. Небось, мимо рта не пронесут. Ну,
вроде, пришли...
Справа обозначился узкий, в полтора переплева, подземный переход,
в глубине которого тлела подвешенная к потолку лампа. Возле стен
громоздились пригорки отбросов и прочего сора, так что дух здесь был
жилой, тяжелый. Справа и слева потянулись какие-то хлипкие дверцы.
Ухмыл остановился под самой лампой и всмотрелся в бирку, прицепленную
к железной бородчатой клюке.
— Ага... — пробормотал он, отдавая отмыкало. — Это он вас в самом
конце поселил... Во-он та дверь, с заплатой...
Обдышавшись, направились к заплатанной двери. Ухмыл задержался,
воровато оглянувшись, приоткинул стеклянный колпак висячей лампы и
вынул с помощью лучинки огоньку.
— Высекать неохота... — шепотом пояснил он, прикрывая ладонью
ласковый желтый язычок. — Открывай давай, а то еще углядит
кто-нибудь...
Сноровистый Кудыка довольно быстро справился с дверью. Вошли,
засветили одну из выданных ключником масляных ламп, осмотрелись.
Тесная клетушка, две лавки, стол, сундук с оторванными петлями...
Чернава вздохнула.
— Ну, хотя бы не землянка... — без особой радости молвила она,
ставя на одну из лавок лампу и прочий скарб. — Что скажешь, Кудыка?..
Тот уже успел расстегнуть и раскрыть на столе Устав Работ.
Заслышав, что к нему обращаются, отнял от книги вытаращенные очи.
— Солнышко... — упавшим голосом сообщил он, — подымается
умедлительным полетом, а опущается ускорительным...
1 Наперечап (берендейск.) —
наперевес.
2 Покляпый
(берендейск.) — наклонный.
3 Водокряки
(берендейск.) — трезвенники.