Melisse
"Олди как явление современной литературы"
И хотя мой мозг перекручен, как
рог барана,
Ничего не каплет из голубого
глаза.
И Бродский
Как творится текст и что есть художественный текст?
Какая неодолимая душевная потребность рождает его? Какая жажда всецело
правит его творцом? Олди - необычное явление в современной литературе.
Позвольте мне отнести этот дуэт к литературе вообще. Только тогда станет
возможным честный разговор о писательском труде и его законах, когда будут
приравнены в правах Бунин и Маяковский, Мандельштам и, например, Ладыженский.
Последнее может показаться нелепым. Но почему, собственно? В этом общем
котле претерпевают муки все, кто однажды согласился понять, что, по слову
Бориса Пастернака, строчки с кровью убивают, нахлынут горлом и убьют!
Олди подписали договор со Словом - так же, как и бесчисленное множество
их предшественников. Цена подписи всегда была одинакова. Слово должно быть
оплачено судьбой писателя. Дрожанием рук, сумасшествием под старость, потерей
любимых и обреченностью на непонимание или понимание, что порой еще страшнее.
Так было. Так еще изредка есть. Но какова эта цена теперь?
Строчки с кровью не убивают.
Но предлагают нечто взамен.
Современный мир предлагает писателю -- искушение.
Был крепок стих, как рафинад,
Свистал хоккейным бомбардиром.
Я разучился рифмовать.
Не получается.
Дорого оплачены эти строки Андреем Вознесенским.
Не получается, господа! Из отворенных жил ничего
не каплет на жертвенный алтарь. Расплата нынче другая: а ты все равно пиши.
На потребу эстетствующей самовлюбленной публике, которая оценит стихи,
оформленные в виде какого-нибудь домика или полового органа. Продолжать
писать и радоваться, когда жизнь случайно посетит две-три твоих строки.
Предать Слово можно по-разному. Стара как мир проблема
коммерческого использования таланта. Еще гоголевский Чертков за это очень
поплатился. Другое дело, что при изначальном отсутствии таланта и спросу
никакого. Но если человек был одаренным?
К тому же далеко не всегда популярность соседствует
с корыстью. Сами Олди дают такой комментарий на эту тему:
"А что касается денег... И у меня, и у моего соавтора
потребности небольшие. Мы, конечно, не аскеты, но автомобили нам не нужны,
лишний ковер не нужен. То есть, денег должно быть ровно столько, чтобы
позволять себе удобно жить и спокойно работать."
Пожалуй, что более актуален разговор о другом.
Слово по определению Божий инструмент для создания новой реальности. И
вряд ли Богу были нужны чьи-либо одобрения, когда Он творил. Ибо когда
талант используется в полную силу, главное в сотворении - чистота помыслов.
Так было. Есть ли так сейчас?
Современная литература воспитывает ужасающую разновидность
читателя - читателя неприхотливого. Одновременно причиной и следствием
этого является неприхотливый писатель. Тот, который идет на компромисс
с низкими литературными вкусами; тот, которому чрезвычайно лестно губительное
на самом деле внимание окололитературной богемы. И больнее всего, если
этот писатель - талантлив.
Кто из пишущих не испытывал смеси гадливости с
удовольствием, когда слышал лестные отзывы о своей вещи от какого-нибудь
убогого графомана? Мол, красиво, да и рифмы, в общем, хорошие. Почти как
у такого-то. Разве это хотели вы услышать о строчках, что полны вашей живой
кровью? Но почему, черт возьми, снова и снова так хочется услышать заранее
известные пошлые слова!
Писатель, который популярен, неизбежно попадает
в ситуацию, когда он постоянно сталкивается с мнением огромного количества
читателей - любителей, ценителей и вовсе фанатов. Что же выходит, когда
автор получает массу одобрительных отзывов как раз о той вещи, которой
он сам был не вполне доволен? Не начинает ли он прощать себе те незначительные
изъяны, исправление которых лишь дело собственной чести. Все равно никто
не заметит.
И ведь дело не только в трудовой дисциплине.
В тот момент, когда писатель в первый раз прощает себе неидеальную, с его
точки зрения, фразу - он совершает первое предательство по отношению к
слову. Когда масса таких невинных предательств превышает критическую, слово
начинает мстить. "Я разучился рифмовать...". Но это еще очень нескоро.
И даже если ты действительно разучишься рифмовать - этого почти никто не
заметит.
"Варки. Предавшие саму жизнь."
Боюсь, что Олди предсказали свою судьбу.
Бездна голодных глаз - это прорыв в запретную зону.
Ибо по-настоящему писать о силе Слова можно или перед смертью, или всей
колокольной силой своей крови и не думать, чем это отзовется в твоей судьбе.
Как уже без точек, без запятых писал кровью Маяковский:
я знаю силу слов я знаю слов набат<BR>
они не те которым рукоплещут ложи<BR>
от слов таких срываются гроба<BR>
шагать четверкою своих дубовых ножек
Бездна - это начало пути, но, уже что-то предчувствуя,
Олди пишут роман о том, как время идет горлом. Как оно нахлынет
и убьет. И далеко не случайно появление на страницах этого странного,
мозаичного произведения Витражей патриархов и Ожидающего на
перекрестках.
Создается впечатление, что Громов и Ладыженский
творили этот роман, спеша, боясь не успеть за ним, обжигая руки новорожденными
словами, что сами слагаются в чудовищный витраж. Когда не хватает своих
слов, пользуясь чужими, но только чтобы успеть, пока еще силен и ровен
голос то за левым, то за правым плечом. Нигде больше у Олдей нет такой
цитатной плотности. Это и собственные стихи Ладыженского, и многочисленные
эпиграфы и реминисценции, в частности, из Гумилева. Следует также сказать,
что Гумилев как часто цитируемый автор --
явление также крайне интересное и заслуживающее отдельного
разговора. Бездна - самый, может быть, честный роман Олдей и дороже других
оплаченный. Но, тем не менее, и один из самых небезупречных.
Олди сотворили множество миров и постигли множество
законов, которым подчиняются мировые стихии, будь то Слово, Время или История.
Они глубокие и смелые экспериментаторы, они налагают законы нашего бытия
на ненаши, чудовищные миры и умудряются пронаблюдать за картиной
ядерной катастрофы с заранее заготовленных безопасных позиций, опалив порою
лишь брови и ресницы.
Достоевский бы сгорел, будь он на их месте.
Вот отрывок из интервью с Олдями, где они весьма
спокойно комментируют суть одного из таких экспериментов:
"Сейчас на западе популярен кибер-панк. Они как
раз этим и занимаются: виртуальная реальность, растворение человека в компьютерных
технологиях, модули под ушами... Мы тоже отдали некоторую дань этому направлению
в романе "Мессия очищает диск" - это Китай, пятнадцатый век, аналогии между
кармическими законами и процессами в компьютере. Иными словами, что происходит,
когда в колесо кармы попадает вирус и начинает пожирать важную информацию."
С удивительной простотой авторы делятся информацией
о том, как был сделан роман. Но самое невообразимое в том, что они знают,
как он был сделан. Подлинный текст неисчерпаем, ибо жив. В его жилах и
мускулах кровь его автора. Большинство современных текстов страдают малокровием.
И никто не докажет автору этой статьи, что оно возмещается великолепной
техникой, напряженностью сюжета или лихой завернутостью идеи.
Но роман (точнее, цикл романов), о котором я хочу
говорить, - это нечто совсем иное. Срываясь в свою Бездну, Олди -
по неопытности, может быть - хватаются голыми руками за обнаженные электрические
провода. Это когда голос деревянной флейты и трепетное человечье дыхание
обуздывают взбесившуюся электронику - в тот момент, когда людское сознание
уже почти поглощено ее нелюдским ритмом (Дорога - Смех Диониса ). Это когда
нет больше грани между человеком и тигром, глядящими друг другу в глаза,
ибо враг есть зеркало своего врага (Дорога - Тигр ).
Думаю, Олди крепко обожглись этими страницами,
иначе они не перестали бы так писать. Но в любом случае они заплатили именно
ту цену, которую спросило с них Слово. Оказывается, нельзя писать так,
чтобы не очень больно. Если не очень больно - значит, на какой-нибудь шестьдесят
пятой странице ты написал хуже, чем мог. Даже если на двести двадцать первой
я прочитаю, чтобы никогда уже не забыть:
"-- Расскажи сказку, Сарт, - наконец прошептал он.
- Расскажи сказку о вечном мальчике, которого выучили убивать, а
вот как жить - не выучили. Да и зачем жить? Расскажи сказку, Сарт, ведь
ты умеешь, или выколи мне глаза."
Даже если я прочитаю на двести двадцать первой
странице:
"-- Ты знаешь, Сарт, - хрипло сказал Грольн Льняной
Голос, - я сегодня умер. Научи меня, как жить дальше вот таким, мертвым."
И если книгу за книгой ты пишешь хуже, чем мог
бы - ты заплатил сполна. Мы высоко оценим ваше мастерство. И мы не посмеем
винить вас в том, что, пробежавшись пальцами по последнему браслету на
запястье, вы не сделали шаг вперед.
Melisse,
4 apr.
2002
Посадник
А время уже вышло горлом
(Ответ на "Олди как явление современной литературы"
от Melisse )
Звиняйте, коли что не так. Я, как и Олдя, при всей
разности интересов и путей самореализации, встретил 90-е в областном центре,
далеко от московских тусовок и кипения страстей. Знаете ли, иногда кажется,
что постоянно кипеть - выкипит все на фиг. Для кипения нужно энергии подкопить.
Один мой старый приятель (сказал бы - друг, но суеверен я) из непростого
в духовном плане города Арзамас-16 помянул в разговоре со мной термин "магичность
пространства" - способность самого необычайного происходить легко и свободно.
На начало 90-х ветер перемен надул дикую концентрацию креативной потенции,
клапана срывало от желания и возможности творить. На этой волне оно все
и поднялось. Помню мощный и мягкий удар по мозгам - ш-ванг! - от взятого
за ради христа по себестоимости у Алины на "Зиланте"-93 выпуска "Перекрестка"
с "Сумерками мира". Помню еще более мощный удар по психике, когда вышел
еще один "Перекресток", уже с Валентиновым. Ветер дул такой, что паруса
несли как бегом - и что с того, что сдувало паруса и крыши.
Вспомните свои закидоны времен "Движения хоббитских
игрищ". Тогда все было
легко, потому что перед этим было двадцать лет скучно,
сонно и беспросветно (я,
понятно, утрирую). Сейчас снова время сбора камней.
Еще. Такое вот наблюдение, подтвержденное после
прочтения сайта Валентинова. Харьковский "Второй блин" до неприличия синтетичен.
Тут и Щербаков (не фантаст!!!), тут и южнорусские города с запахом перемен
на улочках с каштанами, и "Тропа" Юры Устинова (кто знает, поймет), и сам
гуманитарный, земский склад мироощущения. У Олдей оно тоже есть. Лазарчук
так блистательно это ощущение тронул, в воспоминаниях Гумилева о детстве
- и бросил. Это главный вопрос - "Что есть хорошо и что есть плохо". Из
не-блинцев я видел это только: занудно - у Иванова, и неврастенично - у
Дивова, хотя обоих нежно люблю.
Так вот, все земцы имеют дурную привычку вымирать.
Либо как деревья, типа
Обломова, которого заезжий немец выдавил из жизни, либо
как свечи. Посветил - и
умер. Насмерть, морально или всего лишь как олицетворитель
определенных надежд.
Олди светили нам все 90-е, хотя мироощущение, которым
они питались, фитилек
этот, все время менялся. Поэтому и книги регулярно менялись,
появлялись такие,
которые читать приходилось с недоуменным удивлением:
"И это они?". Но что ж с
того? Писатель не обязательно должен лезть на амбразуру.
Он, строго говоря,
выдает продукт своего пищеварения, приспособленный для
еды других, как пчела. У
него метаболизм такой. Даже если он не жжет жизнь с двух
сторон, он все равно и
искупает, и отмаливает, и отрабатывает всеобщую карму.
А страна меняется. У
Олдей в какой-то момент карма сменилась. Они в другом
государстве, которое
совсем другое, и Украйна теперь слегка задвигает потускневший
СССР - "Рубеж",
"Маг в законе" и т. п. В один момент я поймал себя на
такой мысли: а ведь сейчас
Андрей Валентинов - сценический псевдоним товарища Олди.
Сравните "Флегетон" и
"Диомеда" с семилетней давности Олдями. Не по литературности,
а по тем глазам,
которые оттуда на мир смотрят. В общем, the road goes
ever on. Только петляет. И
на очередном повороте оказалось, что дорог много, и повороты
не совпадают. Но
это еще не повод скорбить о несчастных, сбившихся с пути.
Посадник
