Тигр, о тигр, светло горящий
В глубине полночной чащи!
Кем задуман огневой
Соразмерный образ твой?
Вильям Блейк
Послесловия подобного рода полагается начинать с шарканья ногой. Левой ли, правой -- все едино, главное, чтобы отчетливо, да глаза потупив. Мол, дорогой читатель, поклонник творчества знаменитого харьковского дуэта Г. Л. Олди! Вот вы и познакомились с произведениями одного из равноправных соавторов оного дуэта -- Дмитрия Евгеньевича Громова. Вы, конечно, понимаете, что все, вами прочитанное, создано много лет назад, можно сказать, начинающим еще писателем. Посему сделаем на это скидку, а заодно поразмышляем о том, как и что внес молодой литератор Дмитрий Громов в знаменитое двуединство Громов + Ладыженский. Так сказать, книга-исток, зеленый росток будущего древа. И снова ногой шаркнуть, носком ботинка по асфальту провести...
Начнем? Нет, не начнем. Ботинок жалко, а главное, незачем глаза прятать. И скромничать, оправдание себе и книге искать, тоже незачем. Нет причины. Иначе попробуем.
"Hа меня бpосается что-то чеpно-рыже-полосатое. Пpямо пеpед собой я вижу усатую моpду и оскаленные клыки. Тигp! Палец сам жмет на спуск. В то же мгновение меня сбивает с ног. Я стpеляю еще и еще pаз. Оскаленная моpда плывет пеpед глазами..."
Вот это уже ближе к истине!
Харьковский писатель Дмитрий Громов издавался до обидного мало. Немногочисленные публикации в прессе и сборниках, повесть в серии "Нить времен". Все! И только сейчас появилась возможность издать его сольную книгу. А между тем, самый ранний из рассказов данного сборника написан еще в 1980 году, четверть века назад. Грустно даже.
Знающие люди пояснят это просто. Уже много лет Дмитрий Громов работает в соавторстве с Олегом Ладыженским, а уж вещи Олди издаются и переиздаются более чем регулярно. Писатель Дмитрий Громов -- прошлое, пусть ностальгически-приятное, стильное, но все-таки прошлое. Посему эту книгу все-таки придется оценивать именно как росток, точнее, один из ростков будущего Древа Олди. Том раннего творчества одного из соавторов, обычное дело!
Это не совсем так. И даже совсем не так.
Даже если просто изучить даты, проставленные аккуратным автором под произведениями, мы увидим, что многие из них были закончены (доработаны) не в легендарные 80-е, а в середине 1990-х. Это уже новейшее время, наша эпоха -- и, между прочим, эпоха, когда тандем Олди работал в полную силу. Повесть же "Путь проклятых" закончена, по сути, только в 1999-ом году. Таким образом, перед нами не проба пера начинающего автора, а творчества достаточно известного писателя. Но даже не хронология главное. Дмитрий Громов, как один из авторов "тандема" Олди и Дмитрий Громов-соло -- разные писатели. Не рискну сказать "очень" -- но все-таки разные.
Удивляться нечему. Соавторство -- не арифметическая сумма двух авторов, а сложнейший синтез. Поэтому Громова-соавтора и Громова-автора можно и нужно сравнивать, но ни в коем случае нельзя отождествлять. Так что отбросим эпитеты "ранний" и "начинающий", сотрем с физиономии снисходительную мину. Есть писатель-фантаст Дмитрий Громов. Есть его творчество.
Об этом и поговорим.
Начнем с пространства.
Действие художественного произведения всегда происходит где-то, и это "где-то" весьма показательно. Одной из основных перемен, произошедших в отечественной фантастике после рубежного 1991-го, стало принципиальное изменение именно пространственных параметров. Это видно даже невооруженным глазом, но если подойти тщательно, сравнить место действия повестей и рассказов "советской" и нынешней фантастики, то различие станет еще более разительным. Но -- не станем спешить с выводами, ведь речь сейчас не о фантастике "вообще", а о Дмитрии Громове.
Сначала о рассказах, поскольку они хронологически предшествуют повести. Что мы видим? Основные пространственные сегменты включают в себя:
1. "Нашу" современную действительность, прописанную самыми общими чертами, почти без конкретики ("Ангел-хранитель", "Ничей дом").
2. Еще более условный "Запад", где "ихними" является разве что имена и марки машин ("Скользкий поворот", "Ступень").
3. Абсолютно более условный космический мир будущего, причем не в ефремовского-стругацком, а во вполне "западном" варианте ("Ограничение", "Холод", "Координаты смерти").
Иногда эти миры демократично совмещаются ("Уничтоженный рай", "Он не вернется"), но по-прежнему остаются самими собой. Исключения есть. Скажем, в любимой авторской новелле (Дмитрий Громов возвращался к ней пять раз!) "Разорванный круг" имеется в виду вроде бы Индия, но очень уж условная Индия, в которой собственно индийской является только фауна. И то исключительно в тигрином облике. Но о тиграх потом -- и подробнее, пока же можно констатировать, что пространство рассказов -- это хорошо известное нам пространство "старой доброй" советской фантастики. Конечно, не в полной мере и не абсолютно. В "нашей" действительности, которой по "старым" канонам положено быть уютной и доброй, появляются "нехорошие" спекулянты и даже бандиты ("Монстр"). Да и "золотая" молодежь не слишком походит на граждан социалистического общества ("Уничтоженный рай"), но в главном тенденция остается. И тут мы видим первое принципиальное отличие Дмитрия Громова, от Громова -- соавтора Олди. Даже доказывать не стоит: "пространство Олди" абсолютно иное. В этом смысле "миры" Дмитрия Громова куда более соотносятся с "мирами" его старшего современника Бориса Штерна (Штерна до "Эфиопа"), где мы можем увидеть практически то же самое. "Пространственно" Дмитрий Громов весьма традиционен. Это не в плюс и не в минус, ибо пространство -- только сцена, на которую автор выпускает своих персонажей. Но и сцена о многом говорит.
Столь же традиционно время. Как и в большинстве произведений "старой доброй" фантастики практически отсутствует Прошлое. Есть Настоящее, опять-таки очень условное, с едва намеченными приметами (скажем, рок-музыка), есть условное, "обозначенное" Будущее. Как видим, и тут -- дань традиции. Незачем подчеркивать, насколько это разнится с историко-мифологическим Временем Генри Лайона Олди!
Интересная особенность, характерная именно для "старой" фантастики. В случае, когда речь идет о Настоящем, место действия практически всегда неконкретно. Абстрактный город, абстрактный поселок, столь же абстрактная железнодорожная станция. Если вспомнить тщательно прописанные реалии из произведений Олди, сразу становится ясно: дело не в умении или неумении конкретизировать Пространство. Громову-соавтору такое вполне по плечу, но главное -- это нужно. Громову-автору конкретика не требуется, его сцена -- аскетична, почти лишена деталей.
Таким образом, пространственно-временной континуум Дмитрия Громова и традиционен, и оригинален. Громов-автор, в отличие от Громова-соавтора, предпочитает классические декорации.
Несколько иное мы видим в повести "Путь проклятых", завершенной почти на рубеже веков. Но и здесь реалии весьма условны. "Новейшее время" с его особенностями и приметами лишь обозначено. Вновь декорации, причем весьма абстрактные.
Отчего так? Если мы наблюдаем повторяемость приема, случайность, конечно же, отпадает. Остается подумать о задаче.
Та фантастика, которую мы теперь считаем "старой", порой привычно добавляя "советской", сложилась не в 20-е и не в 40-е годы прошлого века. Тогда от фантастики требовали прежде всего "научности", понимаемой обычно в узко-техническом аспекте. Утопии по вполне объективным причинам быстро сошли на нет (исключения весьма и весьма редки), и на долю фантастов осталось главным образом описание изобретений и открытий -- опять-таки, прежде всего в техническом плане. Об этом писали не только бездари и конъюнктурщики; достаточно вспомнить ранние рассказы Ефремова. Многое из этой "научно-технической" фантастики и сейчас читается с немалым интересом, но... Но само направление выдохлось достаточно быстро. Уже в 1950-е годы на смену повестям и рассказам о Генераторах Чудес и тополе быстрорастущем пришли возрожденная Утопия и вечная Притча.
Однако, Утопия, которая, казалось бы, и должна была стать магистральным направлением в фантастике, осталась явлением по сути маргинальным. Великое Кольцо Ефремова и Мир Полдня Стругацких лишь оттенили нежизненность остальных произведений такого рода. Уж больно не соотносимы были официально заявленные параметры Будущего и художественная правда.
Утопия исчезла. Осталась Притча. Именно притчами были самые известные произведения нашей фантастики 60-70 годов. И не только нашей. Притчами были и лучшие из книг зарубежных авторов, издававшихся (и переводившихся) в те годы. А для Притчи конкретика не просто излишня, она даже вредна. Отсюда аскетичность сцены, условность декораций. Отсюда и обязательные "маски" на лицах героев. Сейчас можно сетовать на слабую индивидуализацию персонажей "старой доброй" фантастики, но в таком сетовании -- явное непонимание. Герои Притчи в таком просто не нуждаются.
Можно, конечно, оспорить. По большому, "гамбургскому" счету притчей является всякое художественное произведение -- и "Потерянный Рай" Мильтона, и даже бессмертная "Курочка Ряба". Отчего же фантастике такое преимущество? Из любого текста можно вывести определенную мораль, значит...
Да, значит. Но с фантастикой случай все-таки особый, ибо кроме категорий Пространства и Времени, не менее важен и объект, так сказать, точка приложения сил. И в самом деле, что именно исследовала и отображала та самая "старая добрая" фантастика?
Научно-техническая направленность осталась в прошлом. Утопия не привилась. Изучать современное общество (или его аналоги в реальном прошлом) фантастика практически не пыталась -- для такого фантастический метод не требуется. А что осталось? Человек? Да, конечно, человек, люди, человечество. Но о людях писала и пишет "серьезная" литература, зачем же фантастам стараться? А затем, что писать о Человеке можно по-разному. "Серьезная" литература, сильная прежде всего своим психологизмом, рассматривает личность в конкретных, вполне реальных обстоятельствах. Условно говоря, ее авторы "передвигают" героев по игральной доске, наблюдая за их трансформацией. Не то у фантастов. Сам фантастический метод подсказывает совершенно иные правила игры: авторы трансформируют и деформируют игральную доску, те самые, созданные ими "миры", заставляя героев реагировать в полную силу. А ведь это и есть Притча, практически в чистом виде. Некий человек в неких обстоятельствах... Отсюда и маски на лицах героев, и кажущееся отсутствие психологических глубин, и условность, "пунктирность" создаваемых "миров". Притче, повторюсь, не требуется тщательной прорисовки, иначе она перестает быть сама собой.
Об этом и писали фантасты в те, уже давние годы. Потом все стало меняться, Громов-соавтор, Громов-Олди сделал следующий шаг: от Притчи к Мифу. Место "пунктира" и маски заняли тщательно проработанные реалии, "миры" начали одеваться плотью. Но Громов-автор не спешил, его вполне устраивали привычные и традиционные Пространство, Время и Люди фантастики.
Итак, фантаст Дмитрий Громов в полной мере может считаться фантастом "старой" школы, той последней ее волны, которая вынесла на поверхность Бориса Штерна и Успенского. Даже тигры, те самые тигры, о которых так много пишет автор, и те...
Впрочем, о них, светло-горящих, в свой черед. Не станем спешить, а то спугнем.
Рассказы представлены небольшими циклами. Авторское видение всегда отличается от читательского, поэтому не всегда можно с полной уверенностью определить принцип их построения. Но попытаться можно и нужно. Скажем, цикл первый -- "Ангел-хранитель" -- притчи в самом чистом, кристальном виде. Более того, притчи, основанные не на пресловутых "общечеловеческих" воззрениях, а на серьезной религиозной догматике. Странно? Как сказать, Клайв Льюис тоже считался (и считал себя) фантастом.
Главный дар, доставшийся Человеку от Творца -- свобода воли. В этом, и именно в этом Человек -- образ и подобие Его. Не кукла, не марионетка на невидимых помочах. Ему самому выбирать, самому прокладывать путь. И отвечать -- тоже самому. С одной стороны -- приятно, даже душу греет. Но с другой -- опасно, очень опасно. И возникает порой мыслишка: помог бы кто, подсказал...
Вот и помог ("Ангел-хранитель"). Угнездился в черепе Внутренний Голос и принялся давать добрые советы. Добрые-добрые, правильные-правильные... Да, так, что очень скоро герою пришлось делать выбор: остаться человеком или успешно превратиться в персонаж из театра Карабаса-Барабаса. Правда, Карабас-Барабас попался добрый, почему бы не согласиться? А то, что от этой доброты и от этой правильности другие пострадают, так что за беда? Ведь жизнь -- она одна, единственная.
Притча -- притча о выборе. Стать деревянненьким Буратиной на веревочках -- или шагнуть под вылетевшие из-за угла синие "Жигули". Каждый выбирает по себе.
Остальные рассказы цикла -- о том же, только выбор разный. Человек должен верить в себя, не бояться, и тогда раскрепощенная мысль и свободная воля унесут его на край Вселенной -- и позволят вернуться ("Ограничение"). Человек должен прожить свою жизнь, а не сдаваться в плен, дабы оказаться интернированным в очередном искусственном Раю ("Уничтоженный рай"). Иное дело, рай, сконструированный злодеями с далекой планеты Серал, какой-то ущербный, непривлекательный. Но это для главного героя он такой, другие же охотно делают последний шаг -- и застывают мраморными Лаокоонами. И не только на чужой планете, на родной Земле тоже. В том и беда, в том-то и опасность. Поэтому самое время перевести регулятор дезинтегратора на разряд полной мощности...
"Старую, добрую" фантастику (в первую очередь, конечно, "ихнюю") часто обвиняли в "стрелковом" уклоне. Бластеры, те же дезинтеграторы, лазеры всякие... Все это верно, но что делать? Чем и как противостоять? Ревнители морали-нравственности не замечали, что в самой "правильной" нашей фантастике (той, что про тополь быстрорастущий) ситуация почти аналогична. Герои с горящими от энтузиазма глазами тоже ведут борьбу, но -- и в этом разница -- не своим руками, а с помощью вовремя появившихся сотрудников из соответствующих ведомств, которые и достают из кобуры упомянутые бластеры. Так что честнее, в конце концов? Свистеть галактическому патрулю -- или самому перевести регулятор дезинтегратора? Тем более, если на раздумье и времени-то не остается. Впрочем, альтернатива тоже есть ("Воин"): его девушку подонок тянет в подворотню, а он... "По щекам его текли слезы." Литературоведам-извращенцам, помешавшимся на Достоевском, такое определенно по душе. Но не нормальным же людям! И незачем в тысячный раз повторять фразу о необходимости подставлять вторую щеку. Тот, Кто сие сказал, в случае упомянутой необходимости брал в руку бич и шел вполне "реально" разбираться -- один на толпу. Так что нечего! А кто именно в этой толпе -- храмовый торговец или пришелец-экспериментатор, ставящий опыт над безвинными сапиенсами, не принципиально. "В следующее мгновение безжалостный удар проломил ему череп." Именно. И не надо про слезу ребенка, осточертело!
И, наконец, о главном -- о жизни, о смерти и о любви ("Скользкий поворот"). Конечно, поверить в двигатель, работающий на энергии этой самой любви, можно лишь в притче. Но все-таки можно, тем более обстоятельства не так и принципиальны. Какая разница -- очередные, слегка сдвинутые "по фазе", пришельцы -- или свои же земляки с чековыми книжками и револьверами? Выбирать все равно придется, и тогда станет ясно, что даже развилка между жизнью и смертью не так важна, как между Свободой и ее отсутствием. А нет свободы -- нет и любви. Аксиома!
"И я выжал газ до упора."
Но как же тигры? Где они, светло-горящие? Ведь если заявлено, обещано, то.. Да вот же они, вот! Второй цикл рассказов ("Разорванный круг") именно о них -- от тех, которые из глубины полночной чащи.
Итак, тигры. А если точнее: итак, тигры?
И в самом деле, почему именно они? Тем более, совершенно очевидно, что появление этих усатых и полосатых отнюдь не случайность. Дмитрий Громов пишет о тиграх регулярно и с явным удовольствием. Далеко не все из созданного и изданного вошло в данный сборник. Можно вспомнить и написанное соло, Громовым-автором ("Новый друг комиссара Фухе") и им же в Олди-соавторстве ("Хоанга"). И всюду эти грациозные кошки вызывают явное авторское восхищение. Так почему?
Конечно же, на первом плане -- эстетика. Даже тот, кто никогда не бродил по тропам Уссурийского края, кто и зоопарк обходит стороной, должен признать: красиво! Умная, сильная, бесстрашная полосатая молния. Даже лев, пусть он и царь зверей, на таком фоне невольно тушуется. Есть чем восхищаться, есть!
Все это так, но сквозь полосатую шкуру проступает нечто глубинное, но тоже вполне очевидное. Светло-горящий зверь для автора -- прежде всего очень хороший человек. Именно человек, ибо добродетели его исключительно наши, сапиенсные. Можно даже уточнить: самые лучшие из нас, людей -- тигры.
Автор этого и не скрывает, даже провозглашает, причем прямо и в лоб. Вот простой советский нейрокибернетик ("Оборотень"), словно сошедший со страниц той самой "старой, доброй" фантастики. Но неизбежное в таких произведениях открытие дает результат, который эта "старая, добрая" не предусматривала. Нейрокибернетик получает возможность стать... естественно, тигром. И... И все остальное легко сводимо к уже упоминавшейся констатации. Да, тигры -- лучшие из людей. Их жизнь интересна, они честны и преданны, бесстрашны и находчивы. Они готовы отдать жизнь за други, то есть, конечно, за тигры своя. И невольный свидетель происходящего, лишенный возможности стать этим светло-горящим, быстро понимает, что он потерял. "...Мне хочется выть от тоски, выть на полную, равнодушную к нам, людям, луну." Впрочем, не все еще потеряно. А вдруг? "И лишь где-то на самом дне бездонной пустоты внутри меня теплится маленький огонек надежды..." В общем, тигром может стать каждый -- каждый хороший человек. Только постараться придется.
Именно тигры -- главные герои самого раннего из включенных в сборник рассказов ("Разорванный круг"). Начатый еще в 1980-м, он потом, если верить авторским указаниям, неоднократно переделывался, но, уверен, смысл его ни в коей мере не изменился. А смысл очевидный и простой: перед нами действительно притча, более того -- Притча. С прописной буквы. И не так важно, похожа ли упомянутая в рассказе Индия на подлинную, верно ли передана звериная психология (кто бы ответил?). Тигров легко заменить людьми (но только очень хорошими людьми), вместо условной Индии обозначить столь же условную Чечню или Боснию. Не о том притча, и даже не о них -- людях и тиграх. Она о Круге, столь знакомом нам всем, кому понаслышке, кому, увы, в реальности, Круге ненависти и насилия. Великий обычай "за други своя" легко переходит в "око за око", гремят выстрелы, клыки вонзаются в живую плоть. Как остановить? И кто остановит? Да и возможно ли такое?
Автор уверен -- возможно. И остановит, разорвет этот Круг, конечно же, очень хороший и мудрый человек. Тигр, если коротко. "Он знал: погони не будет. Он и человек поняли друг друга."
И здесь тигриная тема почти незаметно и весьма ненавязчиво переходит в иную плоскость -- плоскость Утопии. Да, Утопия в ее чисто-рациональном виде была у "старой, доброй" фантастики не в чести. Не верили -- ни авторы, ни читатели. Но тяга, так сказать, устремление оставались, и вместо тщательно выписанных мегаполисов Будущего с Нуль-Т-кораблями и звездолетами Прямого Луча возникала Сказка. Собственно, Сказка и есть Утопия в ее наиболее дистиллированном варианте. То, что находится где-то далеко, на острове Тапробан, на планете У, то, чему мы можем только завидовать... Впрочем, не только. Мечтать тоже можем. А вдруг попадем, вдруг окажемся там?
Далекая Индия, где помирились тигр и человек, и есть такая Утопия. Но автор предлагает еще один вариант, на этот раз откровенно сказочный ("Точка опоры"). Именно сказочность ставит перед героем первую проблему. По сути, Сказкой его одарили, просто так, не за особые заслуги. А что дальше? Ведь всякая Утопия -- хрупка, ей не выдержать удара о Реальность. "Это -- мечта. Ее нельзя трогать грязными руками. Ведь ее так легко разрушить!"
Естественно, главный герой принимает верное решение. И, конечно же, не без влияния хранителей Сказки. Кого именно? Неужели трудно догадаться? "Над ним, на широком уступе скалы, в ленивой позе лежал тигр." А кто же еще? Впрочем, в наличии имеются еще и черные пантеры, но тигр все равно -- первый парень на деревне. Но -- не только. Он еще и Вергилий, тот самый проводник, помогающий заблудившемуся в сумрачном лесу найти верную дорогу.
Без тигров -- никак. Кто бы спорил, я не стану. Но что если их, светло-горящих, действительно нет? Не попались на пути? Тогда... Тогда проступают "Координаты смерти".
Пожалуй, именно начиная с этого цикла, фантастические маршруты Дмитрия Громова начинают уходить прочь от столбовой дороги нашей "старой, доброй" фантастики. Той не полагалась быть такой -- жесткой и даже жестокой. Уходить, но -- недалеко. "Координаты смерти" тоже очень традиционны, только традиция эта не "наша", а, если можно так выразиться, соседская -- так сказать, пламенный привет "их" авторам. Тем, которые в переводах.
Собственно, деление это условно: читать в прежние годы можно было и "наших", и "ненаших". Несмотря на глобальную, порой даже тупую цензуру, переводили не так и мало. Причем старались переводить лучшее, сливки снимали, так что у читателей складывалось даже слишком оптимистическое представление о зарубежных авторах. То-то потом удивлялись, когда уже после все того же 1991-го стали переводить и печатать всех подряд! В "Координатах смерти" как раз и просматривается аллюзия на "сливки" любимых когда-то англо-американцев. Имена, антураж, обстоятельства... Шекли, привет! И тебе, Гаррисон, поклон! Но, повторюсь, только внешне, поскольку внутренняя логика остается прежней, авторской. Если тигр -- лучший из людей, то кто тогда самый страшный из монстров? Увы, ответ ясен: человек. Он-то и задает эти самые координаты. Ведь не робот по имени Вамп (вот она, тень грядущих вампиров!) убивает ничего не подозревающих космонавтов (рассказ "Координаты смерти", заглавный в цикле). Их убивает собственный товарищ; робот же, железяка хренова -- только оружие. И вновь -- увы, уважаемые гуманисты. Против монстра-человека есть только один способ, все тот же. Поздно читать лекции, и беседы душеспасительные вести -- тоже поздно. "Серебряная пуля Рауля Шутхарта вошла ему точно между глаз." Аминь!
Монстрами не рождаются, монстрами -- становятся. Будущего монстра следует подготовить по полной программе, поднатаскать на тренажере, ему даже предстоит сдать экзамен ("Экзамен"). И тогда все, словно по маслу. "Зависнув над планетой, устремилась вниз сверкающая капля водородной бомбы..." Аминь дважды.
И что делать?
Нашей "старой, доброй" фантастике был предписан оптимизм. Более того, тупые критики (ой, как мало их, не тупых!) всячески прокламировали отличие "нашего" оптимизма от "их" пессимизма. Иное дело, на практике (по крайней мере, у лучших авторов) оптимизма было примерно поровну, просто "они" имели возможность быть чуть откровеннее. Нет, не лучшее борется с хорошим, борьба идет взаправду, а значит, на войне, как на войне. Не всегда получится, чтобы серебряной пулей -- да между глаз. И не всегда вообще получится. Но не выйдет у тебя -- на смену придет другой, тот, кто поднимет с земли оружие ("Холод"). Странное, вообще говоря, дело! Советская литература всячески провозглашала героизм и самопожертвование (скажем, в военной прозе), но -- не в фантастике. Героям "старой, доброй" оставалось лишь окучивать все тот же тополь быстрорастущий -- или страницами рассуждать на высокоморальные темы. А если придется стрелять? Хуже того, если перед тобой не робот-вампир, а Система? И в этой Системе ты -- обычный винтик, пусть и с острой нарезкой ("Он не вернется"). Винтику свобода воли, та самая, извечная, Богом дарованная, не по чину. "Солдат, не спрашивай!.."
Такие вопросы "у нас" всерьез не ставились, разве что привычная ругалась "их" реальность, с загнивающим капитализмом-империализмом. Только братья Стругацкие попытались обозначить проблему, но в силу понятных обстоятельств, лишь все тем же пунктиром. Винтику полагалось быть довольным, радостным (вот он, оптимизм!). "Йес, сэр!" "Так точно, товарищ Странник!"
И все-таки, что делать? Винтик может взбунтоваться, и тогда все премудрости, им изученные ("Я не зря тринадцать лет работаю в разведке"), бумерангом ударят в Систему ("Он не вернется"). Не уничтожат, конечно, но у винтика появляется шанс. А можно... Можно совсем иначе.
Еще одно отличие "их" "старой, доброй" от нашей. У нас в фантастике всегда было плохо с юмором. Нет, помню, конечно: Варшавский, ранний Штерн... Но если честно, то юмор был, так сказать, не особо высокого градуса. Скорее, остроумно, чем смешно. И опять-таки понятно, отчего. "Над кем смеетесь"? -- не нами спрошено. У них -- посвободнее. Зачем выбирать между веревкой и плахой, когда можно предпочесть морковный суп? У нас такое было возможно лишь на уровне анекдота. Помните великую притчу про деревянный ероплан? Построить -- и улететь к бесовой бабушке подальше. Особенно если есть куда. Утопия -- она не всегда героическая, и лирическая тоже не всегда. Не до жиру, любое сгодится! Особенно если на забытой богом планетке полно конопли с самогоном ("Эдем-2300"), а дурни-аборигены стреляют в тебя стрелами с золотыми наконечниками. Чем не рай? Все лучше, чем винтиком. Неморально? Антиморально? Внеморально? А через семь гробов с присвистом на вашу "системную" мораль! Лучше свертывать самокрутку из местной конопли, чем бросать очередную водородную бомбу на беззащитную планету. Не лучше? Ну, каждому -- свое.
Итак, кое-кому достается Эдем. Но только очень немногим, остальные же -- и люди, и тигры, и монстры -- остаются здесь, в нашем лучшем из миров. Но оставаться тоже нелегко. И, так сказать, вообще, по причинам уже помянутым (не все люди -- тигры, не все люди -- не монстры); главное же -- слишком они нестабильны: и мир, и человек. "Все течет," -- сказал Гераклит, а мы охотно сие повторяем, не всегда задумываясь над самым очевидным: куда именно течет? А стоит лишь задуматься, оглянуться внимательно, и ясно становится: неведомо куда! То есть, в каждом конкретном случае сообразить можно, а вот вообще...
Об этом четвертый, последний цикл рассказов -- "Ступень". Неустойчивый, меняющийся мир -- и неустойчивый, меняющийся человек. Причем перемены столь молниеносны, что часто даже оглянуться не успеваешь. А это -- самое опасное. Как верно подмечено, стулья за нашей спиной вполне могут превратиться в кенгуру. Эх, если бы только стулья, если бы -- в кенгуру! А если в ящера-людоеда ("Монстр")?
Идея все та же: самый страшный монстр -- человек, а победить его -- это победить прежде всего себя самого. Но в этой очевидной истине уже сквозит странная амбивалентность, которая в полную силу проявится позже, в повести "Путь проклятых". Да, герой, злой волей очередного негодяя превращенный в ящера, сумел укротить себя самого. Хорошо? Само собой, хорошо. Заодно спас девушку (а как же без этого-то?) и, невиданное благородство проявив, даже не съел врага-супостата. Вроде бы, полный аминь с хэппи эндом? Для героя, пожалуй, да. Ну, приключение, ну, встряска. "Ящер ... быстро отгрыз ему вторую руку, вырвал кусок мяса из спины. Насытившись, бросил жертву, предварительно размозжив ей голову..." Почему бы и нет, если все хорошо кончилось? Только вот для кого хорошо? Для героя, для спасенной героини, даже для злодея (не съели!). А я вот взял и подсчитал количество трупов. Их девять. Ладно, трое съеденных хулиганов-насильников, можно сказать, не в счет. А еще шестеро безвинных? Герой сумел укротить в себе ящера, но что он скажет собственной Совести, собственной Памяти? Их, что, тоже укротить можно?
Пока герою не до этого, он еще даже не отдышался, не стер кровь с лица. Но что будет через час, через год, когда пляшущими человечками закружатся мальчики кровавые в глазах? Так что же? Не убий? Пожалуй, да. Причем не только ближнего своего, но и все того же монстра ("Ничей дом"). И не только из высоких соображений, но чисто из инстинкта самосохранения. Меняется не только человек -- мир тоже; и в одном из секторов этого измененного мира суждено выжить только тем, кто не замарает руки кровью. Тем более, стрелять придется практически в самих себя. Так что серебряная пуля и острые клыки -- все-таки не главный аргумент. Даже если ты тигр...
Опять тигр? Ну, конечно! Как же без него, светло-горящего? Все-таки тигр -- лучший из людей! Поединок с ним -- это поединок воли и мужества, а не когтей и свинца ("Поединок"). И если ты сумел сравняться с тигром, то остальное не так уж сложно. Правда, опять трупы... Конечно, трупы очень-очень плохих людей, посмевших навести на светло-горящего свои охотничьи ружья, но все-таки трупы. Добро, оно, конечно, посильнее зла будет, особенно когда оно не только с кулаками, но еще с тиграми. Но, как ни крути, очередная притча очень уж неоднозначна. Так и вспоминается знаменитый лозунг "зеленых": "Убей бобра -- спаси дерево!"
А под самый финиш -- о самом серьезном. Рай и Ад, точнее, вначале Ад, Рай -- потом, что по-своему очень даже логично.
Ад, конечно же, вполне научно-фантастический ("Восьмой круг подземки"). Причем это НФ-Ад, можно сказать, в самом чистом виде. Строго по Норберту Винеру: техника, развиваясь по своим, ей одной ведомым законам, превращается из полезного и удобного способа передвижения в жуткое средство человекоистребления. Тут бы восхититься фантазией автора (Co-o-o-ol! Ye-e-e!) -- и свернуть прочь от эскалатора, ведущего в преисподнюю. В конце концов, можно и на автобусе... Или нельзя? Ведь если Ад выдуман, значит, кому-то это нужно? Ведь прошел-таки Данте! А если пройти, если не испугаться, то тогда откроется главная Тайна. Смертоносная DOOM-подземка -- еще вовсе не пекло. "Это как чистилище. Кто прошел его -- очистился, кто не прошел -- попал в ад." А пройти, и это, пожалуй, главная мораль, одному невозможно. Даже если твой напарник -- слабак, даже если его придется тащить на горбу...
Умирают в одиночку, спасаются -- вместе. Избито? Старо? А вот и нет! С нелегкой руки Говарда (и Берроуза, и тьмы их продолжателей) идея сверхчеловека-одиночки по-прежнему очень популярна. Но даже если согласиться, что Конан -- боевая единица сама в себе -- способен лично сокрушить всех (ну, вообще всех!), все равно останется вопрос: а дальше? Поле, которое ты усеял мертвыми костями -- это ли дорога в Рай? Не скучно? Не противно? От смрада не воротит? А Рай по-прежнему так далеко!
В последнем рассказе ("Ступень") автор все свел воедино -- и то, что уже было, и то, что хранилось в резерве ради подобного случая. Новое -- это прежде всего бессмертные аккорды "Deep Purple", звучащие прямо в эпиграфе (Дмитрий Громов среди прочего -- автор монографии, посвященной "Темно-Пурпурным"). Вот она, дорога в Небо! Пройти, конечно, ее нелегко, ибо на пути, как и полагается в притче, громоздятся соблазны, а человек слаб... Интересно, что в качестве проводника по пути на Небеса выступает не кто-нибудь, а писатель-фантаст. Рок и Фантастика -- дорога в Рай! Чем не слоган поколения, вступившего на стезю НФ в далекие 80-е?
И вот ты -- почти в Раю. Почти. Под ногами -- небо, дорога открыта. Но! Опять-таки, знакомое "но", уже звучавшее в сходной ситуации ("Точка опоры", помните?). Спасаются вместе, да и скучно будет в Раю без компании. "Звезды подождут... Он нужен здесь, на Земле." Да, звезды подождут, есть у нас еще дома дела!
Притча окончена. И проще всего подвести вполне логичный и оптимистичный итог. Мол, автор, несмотря на несколько непривычный антураж, всецело остается в рамках столь любезных нам заплесневелых общечеловеческих ценностей; и даже светло-горящие тигры своим рычанием лишь подтверждают сию очевидную истину. И тот путь, который предлагает нам Дмитрий Громов -- это хорошо известная всем нам дорога, вымощенная желтым кирпичом, ведущая сквозь тернии к звездам...
Все так, но только до определенного этапа. Шажок, еще шажок -- и дорога из желтого кирпича становится "Путем проклятых".
Автор предлагает читать свою повесть под музыку -- и даже подробно расписывает, какую именно. Признаться, не решился; в результате, конечно же, кое-что потерял -- прежде всего, в эмоциональном плане. Зато очень серьезно отнесся к иному совету, помещенному в начале: "...Не ищите тут положительных героев. Их здесь нет." На первый взгляд, все понятно: честный совет честного писателя. А вот на второй...
Во времена давние, когда Голливуд еще только становился Голливудом, даже самые раскованные режиссеры были вынуждены считаться с очень жесткой цензурой. Да-да, именно цензурой, запрещавшей почти все, даже поцелуй в кадре. Ну, поцелуй -- ладно, но все прочее тоже не рекомендовалось. Например, нельзя было снимать кино о гангстерах. Как можно, чтобы о таких негодяях -- и фильм! А если дети увидят? Да, обидно, тем более, времена были самые подходящие: Капоне, Диллинджер, Голландец Шульц. О таком -- и не снимать! Выкрутились, конечно. Фильмы все-таки начали ставить, но с обязательным предупреждением на весь экран. Мол, уважаемые зрители, мы покажем вам фильм о мерзавцах, которые очень-очень плохие, поэтому подражать им ну никак нельзя! В общем, Минздрав предупреждает. Кадр кончился -- и поехали! Все остались очень довольны.
Положительных героев нет? В принципе, да. Какие из вампиров положительные герои? Но вот притча (во всех смыслах)! Автор ведет рассказ от первого лица -- и сразу все начинает выглядеть иначе. От первого лица -- значит, мы видим происходящее глазами этого самого неположительного. Всякий же, о себе повествующий, делает сие с неизбежным сочувствием к объекту -- к самому себе, ясное дело. И вот мы уже погружаемся в бездны его сознания-подсознания, чувствуем его боль, радуемся и печалимся вместе с ним. И, осуждая этого неположительного, мы вынуждены в какой-то мере осуждать и себя! Себя, такого любимого! Рационально, конечно же, сможем, а вот глубже, на уровне эмоций... С одной стороны, герой себя оправдывает (а как же иначе?), с другой -- мы, безо всякого даже хотения, начинаем сами его оправдывать! Ведь привыкли, почти что слились, особенно если герой-рассказчик знает свое дело.
Ладно, согласимся. Положительных героев в повести нет. А кто есть?
Вампиры появились в фантастике не так давно, чуть более века тому назад -- позже, чем космические ракеты и подводные лодки. Зато славу приобрели поистине ни с чем не сравнимую. Чуть ли не половина нынешней фантастики вышла не из пресловутой гоголевской "Шинели" (и даже не из его Диканьки), а из черного плаща графа Дракулы. И ничего поделать нельзя. Сколько авторов пытались, так сказать, переломить ситуацию, показать, что вампиры "не есть хорошо" (ну, точно как с гангстерами в раннем Голливуде!), но "старая романтика, черное перо" вкупе с тем же черным плащом по-прежнему влечет, тянет, заманивает. "...Неповторимое ощущение мрачной романтики СМЕРТИ" -- как бы походя, роняет автор в предисловии. И -- ставит восклицательный знак.
Не будем задумываться, отчего так. Примем, как данность. Тем более, повесть "Путь проклятых" -- не случайный эпизод в творчестве Дмитрия Громова. Писалась много лет, переделывалась, шлифовалась. Значит? Если вампиры "зажигают" -- значит, это кому-нибудь нужно?
Прежде всего о "мрачной романтике". Ее-то в повести, считай, и нет. Ну, вообще! Конечно, главный герой то и дело отмечает красоты ночного пейзажа -- и прелесть нетопыриного полета под звездами. В этом виден его несколько эстетский склад характера, не более. Ничего специфически "вампирячего" в такой романтике нет. Выйди в полночь-заполночь на улицу, вдохни прохладный воздух... Само же существование вампиров, если верить Дмитрию Громову, обыденно до крайности. Поесть, поспать, поспать, поесть, далеко убежать, хорошо спрятаться... Ну, кино, ну, поздние гости, ну, девица-вампирица. Жизнь, как жизнь, скучновато, монотонно -- что герой и констатирует. Раз в несколько лет -- встряска с неопределенным исходом, как в старом фильме "Морозко" ("Мы побьем... Нас побьют..."). В общем, быт, обыденная вечность, тянущаяся удавом по стекловате. Остается лишь посочувствовать герою... Или не стоит?
Вот тут-то рассказ, ведущийся от первого лица, необходимость глядеть на мир чужими глазами, начинают искажать реальность. Герой выписан выпукло, ярко, мы втягиваемся, невольно покрываемся его холодной кожей. И вот уже мы прячемся от солнечного света, ежимся от близости серебра... Но прежде чем апрельской льдиной растаять в море сочувствия, вспомним самое простое и очевидное. Вампир -- это в первую очередь не любитель ночных полетов и рок-музыки. Это, извините, тот, кто нас кушает. Регулярно и с немалым аппетитом. "...и очнулся я в окровавленной постели, и завыл от бессилия, глядя на разорванное горло и остановившиеся глаза еще недавно так страстно целовавшей меня женщины." Романтика? А ведь автор предупреждал! И даже подчеркивал:
"Я исправно чавкал, булькал, сопел, разодрал парню горло чуть ли не надвое, вымазался в крови -- и в таком виде обернулся к Ней.
Аттракцион "Упырь за обедом".
Смотри, смотри, девочка! Вот она, "романтика"!"
Конечно, герой на то и герой, чтобы сглаживать подобные "углы". Затмение нашло, понимаете ли, а вообще белый я и пушистый. И не просто белый и пушистый -- почти Бэтмэн, тот ведь тоже из нетопырей. И если кушаю, то, как правило, не доверчивых девушек (эксцесс! эксцесс!), а страшных и мерзких негодяев, которым туда и дорога. Чистильщик я, санитар городских джунглей! Почти тигр! А что? И охочусь ночью, и клыки похожи...
Преувеличение? Конечно, но не принципиальное. "Тигриность" вампиров (конечно же, "хороших" вампиров) так и проступает, причем не столько во внешности и повадках, сколько в самом авторском замысле. Тигры Дмитрия Громова -- тоже не вегетарианцы и тоже не против, чтобы клыками в горло. Но кушают не положительных, а отрицательных. Эксцессы, они же затмения, конечно, случаются...
Мораль? Да какая у тигров мораль? Ясно какая -- тигриная. Ну, а у вампиров -- соответственно. Те же, кого кушают, едва ли поймут изыски подобной житейской кулинарии.
Значит? Значит, каждому -- свое, человеку, тигру, вампиру. И если мы решимся принять правила страшной игры в не-мертвых (подобно главной героине повести), все становится на свои места. Вампир со "знаковым" именем Влад -- конечно же, хороший вампир (без всяких кавычек). И ведет он себя правильно, порой даже героически -- как вампир. А нравится ли это нам, как людям, не нравится... Вампиры нашего сочувствия не ищут, разве что чуть-чуть. Иногда. Порой. Как и тигры.
Впрочем, все еще сложнее. Головоломные и горлогрызные приключения героев, все дальше и дальше уходящих по Пути Проклятых, имеют неожиданный, "неклассический" финал. Неожиданный в смысле традиций вампирской литературы, но зато вполне в духе уже известных нам рассказов Дмитрия Громова. Победить монстра -- значит победить себя самого. Вампиры (очень хорошие вампиры), сами того не замечая, перестают таковыми быть. И вот их уже и солнце не жжет, и серебро не убивает, а главное -- кончился Путь, тот самый Путь Проклятых. Впереди нечто вроде Чистилища, а уж за ним!.. Даже теоретическая база подведена: "У вершины горы все пути сходятся. Путь Проклятых, Путь Праведников -- какая разница?" Почти по Пелевину. "Сила ночи, сила дня..."
Герои остаются героями, как же иначе? Герои отворачиваются -- и от сомнительной философии, и от врат, за которыми обеспечена райская карьера. На то и герои! Тем паче, они вроде уже и не вампиры, и глотки перегрызать не надо... Хэппи энд? Вставляем в CD-проигрыватель компакт-диск группы "Metallica" из "черного" альбома 1991 года и задаем максимально возможное количество повторов?
Стойте, стойте, надо же героев дослушать! Они же теперь совсем белые, совсем пушистые, абсолютно добрые, они сейчас нам истину изрекут! Ну?!
"Что может быть сладостней этого пьянящего глотка безумия, глотка Вечности и мрака?
Глотка свежей крови, когда чужая жизнь перетекает в тебя?!!
Разве что смертное блаженство, которое дарит умирающему поцелуй вампира!"
Все ясно? А теперь -- дискотека!
Книга дочитана, герои ушли отдыхать, тигры прикорнули под сенью зреющего манго... Странно, но миры Дмитрия Громова, несмотря на вампиров, пришельцев и все тех же светло-горящих, по-своему очень уютны. Но это не уют гостиной с плюшевым диваном -- скорее нестойкий покой пропахшего порохом окопа после танковой атаки. Отбились, победили, живы... Новый бой только завтра, значит, впереди целая бездна времени, целая Вечность. Можно не спешить, не считать затяжки, не давиться морковным чаем -- и всласть беседовать. О чем угодно: о космосе, о маленьких и зелененьких, о том, чем бластер превосходит обычный лазерный излучатель. Да хоть о вампирах. Хорошо, лучше не бывает! Если бы еще гость на огонек заглянул, тот самый, из глубины полночной чащи! Ого, неужели он? Ну, спасибо, не забываешь!
"-- Не за что, -- ответил тигр."
Андрей Шмалько, июль 2004 г.
