Возрастание
Белому шарику стало известно, что Возрастание, которое ожидает его, — не единственное. Оно лишь ступенька в процессе постижения звездной мудрости. Потом будут и другие Возрастания, после которых Шарик (то есть уже молодой Белый шар) достигнет новых горизонтов познания...
“Значит, люди растут постепенно, а шары скачками, — размышлял Белый шарик. — И наверно, после первого скачка я превращусь из мальчика в юношу, а потом уже во взрослого. А еще дальше — в пожилого, как Желтые близнецы... А интересно, в такого старого, как Темно-красный шарик, превращаются тоже после Возрастания? Или просто ссыхаются постепенно?..”
Впрочем, до той поры было так бесконечно далеко, что Шарик думал об этом лишь мельком. Главное — первая ступень. И радостное ожидание теперь уже не оставляло Шарик. Правда, в эту радость большие шары несколько раз капали уксусом:
— Ах, если бы ты не потратил столько энергии напрасно...
— Мы не знаем даже, хватит ли сейчас у тебя сил...
Но это скорее в целях воспитания, а не всерьез. И в конце концов Красный шар сказал:
— Хватит пилить мальчишку. Он уже все понял, а вы, господа, зудите... Все получится в лучшем виде.
Он так и сказал — “мальчишку”? Или Шарику послышалось? Из-за привычки все переводить на человеческие понятия...
От этой привычки Белый шарик так и не избавился до конца. Да что там “до конца”! Вообще не избавился. И от воспоминаний. Случалось, что в самые важные моменты подготовки к ответственной акции вдруг возникал в памяти Банный лог, покрытые полынью и чертополохом откосы и желтое окошко в вечерних кустах. И Вильсон, Вильсон, Вильсон! Вставал перед глазами... Впрочем, какие у Шарика глаза! Скажем так — перед мысленным взором...
Большой Белый шар, видимо, догадывался об этом. Он сказал мягко, уже без всякой назидательности, с сочувствием:
— Что поделаешь. Это надо преодолеть, дитя мое. Вспоминай чаще то окно, которое показал тебе я.
И Шарик вспоминал. И радостно-тревожный зов пространств и загадок Великого Кристалла звучал в нем, как музыка. И предчувствие необыкновенного праздника снова охватывало его.
Но звучала в той музыке, в самой ее глубине, отдельная, не вошедшая в мелодию нота... Это как однажды, когда Яшка заиграл на фисгармонии что-то свое, неожиданно проснувшееся в душе, а Стасик, дурачась, ткнул пальцем наугад в один из клавишей. И высокий щемящий звук разрезал мелодию, как разрезает пространства невидимая стеклянная плоскость. Яшка хотел рассердиться, но глаза у Вильсона почему-то были такие... ну, будто он знает что-то печальное. Такое, что Яшке неизвестно. Догадывался, может быть, о близком расставании?
Эта нота, к счастью, была сейчас почти неслышной, а если и пробивалась в сознании, Белый шарик заглушал ее основной музыкой. И утешал себя, что скоро вообще все забудется, откроется совершенно иная жизнь. Хотя притаившийся в нем лохматый Яшка и вздыхал украдкой, что это нечестно...
А почему нечестно? Если у Белого шарика свой путь, звездный, а у Вильсона — человеческий!
Яшка, зашевелившийся опять в Шарике, невежливо толкал совесть пыльными твердыми пятками и локтями:
“Пути могут быть разные, когда нет общей Дороги...”
Но это была уже какая-то совсем путаная, несерьезная мысль. И Шарик прогнал ее сердитым пинком...
А когда торжественный момент Возрастания стал совсем близким, Белый шарик вообще запретил себе воспоминания и сомнения. Нужна была внутренняя сосредоточенность. Нужны были все запасы энергии и твердость духа.
Но даже в тот праздничный день Белый шарик не смог изменить привычке видеть себя мальчишкой. Разумеется, он отдавал себе отчет, что находится в космической пустоте, в центре звездной пирамиды, на вершинах которой взволнованно ждут его Возрастания шары-наставники — добрые, внимательные, умные, — а из соседних с пирамидой областей тоже следят за происходящим и шлют импульсы-поздравления другие шары. Но в то же время он чувствовал себя мальчиком, приглашенным в гостиную, где собрались доброжелательные, но строгие воспитатели и солидные гости.
Он не был теперь растрепанным пацаном с Банного лога, а пришел сюда, как приходили на торжественные гимназические акты мальчики Реттерхальма. В праздничном костюме — вроде того, какой однажды заказала для Лотика мадам Валентина: короткая синяя курточка с узкими рукавами и просторным воротом, из-за которого был выпущен широкий, отороченный кружевом воротник рубашки (и такие же манжеты спускались из-под обшлагов); светлые шелковистые брюки и черные башмаки — такие лаковые, что в них отражалась вся гостиная.
Гостиная эта не была той, в которой он много раз вел споры и получал нахлобучки. Это был целый зал с зеркалами, красными портьерами и сияющей люстрой над овальным столом.
У стола сидели все, кого Белый шарик знал. Не только жители пирамиды, но и ближайшие соседи. А на председательском месте — Зеленый шар, староста всех окрестных областей.
— Подойди, дитя мое, — с отеческим добродушием, но важно произнес Зеленый шар.
Белый шарик сделал, как полагается, три шага и наклонил голову (не лохматую, а на сей раз причесанную, с пробором).
Зеленый шар встал. Покашлял. Остальные внимали.
— Мальчик! Мы все пристально и с любовью следили за твоим детством. Прощали тебе шалости, радовались успехам. Видели, как ты становишься все более разумным и умелым... Ты порой тратил энергию на ненужные поиски и опасные эксперименты. Что поделаешь, так устроен мир: мы все учимся на собственных ошибках. Но теперь время детских ошибок позади...
— Пришло время ошибок молодости, — ввернул фразу Красный шар и заулыбался. Это слегка нарушило торжественность, но Зеленый шар принял шутку снисходительно. Посмеялся, покивал толстыми подбородками, лежащими на салатном жилете. На одном из подбородков светилась пунцовая бородавка (это был крошечный красный спутник, вращавшийся вокруг Зеленого шара).
— Дитя мое! Мы пришли к выводу, что ты достаточно разумен, чтобы шагнуть на новую ступень звездного развития. И тогда ты сможешь неизмеримо больше, чем раньше, совершить добрых деяний во имя идеи Всеобщего Резонанса...
Зеленый шар взял со стола красную с золотом папку. “Вот оно”, — подумал Белый шарик, и сердце заколотилось.
— Белый шарик! — возгласил Зеленый шар громче и официальнее, чем прежде. — Пришла пора вручить тебе диплом Первого Возрастания. Для этого тебе остается сделать последний шаг. Собери силы и переступи черту!..
Все встали. Желтые тетушки торопливо выбрались из-за стола и, мешая друг другу, расстелили на темном паркете белую ленту. Прямо у башмаков Шарика. Одна шепнула:
— Вот ее и перешагнешь...
А другая:
— Только сразу, не топчись...
Это была не просто лента, не просто черта. Над ней упругой стеной встало энергетическое поле. Действительно, понадобится немало сил, чтобы пробить его. “Если не протолкнусь, пущу с плеча рассекающий импульс. На один-то энергии хватит, — подумал Шарик с дрожью праздничного азарта. — Только бы не зацепить кого-нибудь за столом...”
Белый шарик прекрасно понимал, что все это лишь игра его сознания. Но тем не менее отчетливо видел подробности: и отражение люстры в своих башмаках, и желтый закат над крышами Реттерхальма в раскрытых окнах, среди раздвинутых наполовину портьер. И ощущал, как теплеют от волнения щеки.
Большой Белый шар отошел к темной, с витыми бронзовыми столбиками тумбочке. На ней сверкал желтой ребристой жестью рупор граммофона. Большой Белый шар с торжественной плавностью опустил на диск никелированную головку мембраны... Без обычного шипения, неожиданно чисто, с мягкой громкостью заполнила гостиную музыка оркестра. Пели трубы и скрипки, вздыхал где-то позади них орган. Мелодия была та, которую Белый шарик ждал. Которую однажды он услышал у распахнутого во Вселенную окна. Только теперь она звучала более светло, без прежней тревоги. Хотелось броситься в нее, как в полет, раствориться в этом сиянии и счастье... И лишь еле заметно пробивалась наперекор оркестру высокая ровная нота — словно далеко-далеко Вильсон опять давил невпопад отдельный клавиш.
— Ну, мой мальчик! — Зеленый шар протянул тяжелую папку диплома. — Ты готов? Сделай усилие и шагай...
— Ага... сейчас, — неловко сказал Белый шарик. Качнулся вперед. Но одинокий звук нарастал, рассекая общую мелодию голосом тоскливого рожка.
— Что же ты? — уже с беспокойством поторопил Большой Белый шар. — Мы ждем, малыш. Всего шаг...
Медный рожок запел томительно и резко, врываясь в сознание сигналом неотвратимой беды. Белый шарик зажал уши.
— Не надо!
Мембрана сорвалась с пластинки, жестяной рупор со скрежетом осел, музыка оборвалась. Но медный сигнал звенел, заполняя пространство, превращаясь в человеческий голос, в мольбу о помощи, в отчаянный крик...
Белый шарик прыгнул к окну. Вскочил на подоконник. С шорохом упала сорванная портьера. Только что был за окном Реттерхальм, деревья, вечер, а теперь — непостижимо черный, непостижимо глухой межпространственный вакуум. Впервые Белый шарик видел эту пустоту Яшкиными глазами.
Яшка зажмурился. И вспомнил, как с высоких мостков прыгают в речную воду туренские мальчишки.
