Горелая башня

Общий список Романы Повести Рассказы

   Никогда не знаешь, где тебя подстережет неприятность.
   Скатываясь с моста, фургон угодил колесом в выбоину, старенький кузов содрогнулся, и Гай ясно услышал грохот опрокинувшейся клетки. Пришлось чертыхнуться и остановить машину.
   Стояло июньское утро, от реки тянуло рыбой, но не противно, как это бывает на общей кухне, а свежо и вкусно, будто на рыбалке, когда вода лежит зеркалом и упругое рыбье тело прыгает в росистой траве. В кустарнике у самой дороги сидела и рассуждала незнакомая зеленоватая птаха, и монолог ее настраивал на миролюбивый лад; Гай прищурился на невысокое солнце и с удовольствием подумал о длинном и спокойном дне, который принадлежит ему от этого вот утра и до самой ночи, весь день - неспешная дорога, потому как торопиться некуда...
   Гай не знал, что упавшая в кузове клетка от удара потеряла крышку, и черная с блеском нутрия, обозначенная в накладной числом со многими нолями, оказалась таким образом на полпути к свободе. Гай не знал этого и беспечно распахнул железные дверцы кузова; ценный зверь вывалился ему под ноги и, отбежав на несколько шагов, замер между своим испуганным тюремщиком и берегом неширокой реки.
   Нутрия ошалела от тряски и грохота и потому, оказавшись на воле, не сразу сориентировалась. К несчастью, Гай сориентировался еще позже.
   - Крыса, - сказал он с фальшивой нежностью, делая шаг по направлению к беглянке. - Хорошая моя крыска...
   В следующий момент он кинулся - неистово, словно желая заслужить лавры всех вратарей мира; он норовил ухватить за черный голый хвост, но поймал только воздух и немного травы. Нутрия, не будь дурна, метнулась к берегу и без брызг ушла в воду. Некоторое время Гай видел ее голову, а потом и голова скрылась под мостом.
   Несколько минут он просто сидел на берегу. Что называется, опустились руки. Потом, сжав зубы, поднялся и вернулся к фургону; пустая клетка без крышки лежала на боку, прочие были целы, и девять желтозубых тварей поглядывали на Гая со злорадством.
   Вернувшись к берегу, он лег на живот и заглянул под мост. На замшелых камнях играли блики; под самым брюхом моста было и вовсе темно - как на Гаевой душе. Потому что как минимум половина заработка... заработка ЗА ВСЕ ЛЕТО. И половина его канула в воду. В прямом и переносном... да что там, тьфу.
   - Ты что-то потерял?
   На дороге, даже и пустынной, подчас случаются путники, даже и любопытные. Ничего странного в этом голосе не было - но Гай напрягся. И спустя секунду понял, что оборачиваться и отвечать очень, ну очень не хочется. А вовсе не отвечать - невежливо; потому, поколебавшись, он отозвался, все еще лежа на животе:
   - Нутрия сбежала...
   Незнакомец негромко засмеялся.
   Гай повернулся на бок, увидел узкие босые ступни и защитного цвета штаны. По правой штанине взбирался муравей; Гай рывком сел и поднял голову.
   Ему показалось, что из двух прищуренных щелей на него глянули два острых зеленых прожектора. Успел заметить копну светлых волос, разглядел кожаный футляр на шее - и поспешно отвел глаза. Все сразу. Вот так-то, все беды - сразу...
   - Не слыхал, чтобы в здешних краях водились нутрии, - задумчиво сообщил прохожий.
   Уходи, мысленно взмолился Гай. Я тебя не трогал. Уходи.
   Прохожий не внимал его мольбам - чего-то ждал; тогда Гай пробормотал хрипловато:
   - Нутрии... да вон их у меня... целый фургон.
   Прохожий отошел - для того, чтобы заглянуть в открытый кузов и удивленно - а может быть, обрадовано - хмыкнуть:
   - Ого... Побег из-под стражи. Что они у тебя, зубами прутья грызут?
   Большой черный жук перебирался с травинки на листок подорожника. А вот не буду смотреть, твердил себе Гай. Нечего мне на него... на ЭТОГО... смотреть. Не зря болтали, что он... снова объявился. Не зря болтали, а я думал - зря...
   Прохожий оставил нутрий. По-видимому, говорить с Гаем ему было интереснее:
   - Что нахохлился?
   Жук оступился и скрылся из виду, безнадежно завалившись под листок.
   - Как тебя зовут, молчаливый?
   А тебе зачем, подумал Гай и втянул голову в плечи.
   - Как-как, ты сказал?
   - Гай...
   - Что будешь делать?
   Под сидением в кабине лежал обрезок свинцовой трубы - "на всякий случай". Нет, это совершенно неуместная мысль.
   - Делать?.. Сниму штаны и полезу под мост.
   - Надеешься поймать?
   - Не надеюсь, - буркнул Гай в сторону.
   - Хочешь, помогу?
   - Нет!!
   Гай вскочил, как ошпаренный. Следовало немедленно ехать прочь, но и бросить драгоценного зверя на произвол судьбы казалось немыслимым - а потому оставалось лишь откинуть крышку капота и тупо уставиться в мотор, давая тем самым понять, что разговор окончен.
   Прохожий, однако, рассудил иначе и убираться восвояси не спешил:
   - А почему, собственно, "нет"?
   - Спасибо, - выдавил Гай, - но не надо.
   Тянулись минуты; Гай с ужасом понимал, что устройство мотора совершенно вылетело у него из головы, мало того - все сливается перед глазами, а ведь надо как-то имитировать бурную техническую деятельность...
   - Чего ты испугался? - неожиданно мягко спросил прохожий. - Я хочу тебе помочь. Действительно.
   - Я вас не трогал, - выдавил Гай.
   - Так и я тебя, собственно... ты ведь в Лур едешь? На пушную ферму, как я понял... Где с тебя за эту крысу сдерут и штаны, и шкуру. Так почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог?
   Гай с грохотом захлопнул крышку капота:
   - Потому что вы ничего не делаете даром.
   Собственно, ему не следовало так вот прямо, в наглую, об этом говорить, но прохожий, к счастью, лишь рассмеялся:
   - Точно... Но вот раз ты это знаешь, то и другое должен знать: о цене я договариваюсь заранее. Не по силам тебе цена - не соглашайся... А обещания я выполняю. И от других, соответственно, требую того же.
   И он нежно погладил висящий на шее футляр. Гай отступил на полшага:
   - У меня ничего нет.
   - А чего нет, я и не попрошу... Подбрось меня до Лура, подвези, ты же все равно туда едешь.
   Гай растерялся, позволив прохожему продолжать как ни в чем ни бывало:
   - Это даже не плата, а так, обмен услугами. Я достану тебе эту водяную крысу, ты возьмешь меня на борт. Идет?
   Гай молчал, кусая губы.
   Если бы эта зараза не была такой дорогой. Если бы... батрачить целое лето - да на эту поганую, под мостом затаившуюся тварь?!
   С другой стороны, длинный-длинный день. В компании... этого. Собственно, будь Гай поумнее - давно смылся бы, и машину бы бросил и нутрий, так нет же - завел беседу, дурак...
   - Эге-е, - укоризненно протянул его собеседник. - Ученый столичный мальчик, а боится слухов, сплетней, сказок... Тебя какая старушка ужастиками напичкала? Про то, что я скушаю тебя по дороге? А?
   Гай сглотнул, мысленно сопоставляя разумную осторожность с огромным искушением. Собственно, он же ничего ТАКОГО не пообещает...
   - До Лура?.. И что, больше ничего? Никаких... ничего?..
   - Никаких ничего, - серьезно заверил его собеседник. - Потому как и мне поймать твою крысу несложно, прямо скажем... Давай, думай.
   Гай подумал, и у него нестерпимо зачесался затылок.
   - Решайся, - насмешливо наседал собеседник. - Ну?
   "И упаси тебя Боже, сынок, - говаривала старуха Тина, - заводить разговор с Крысоловом. А уж в сделку с ним вступать - все равно, что продавать душу дьяволу".
   - По рукам? - с широкой улыбкой спросил Крысолов.
   - Да, - сказал Гай, не услышал своего голоса и повторил уже громче: - Да.
   Легенды о Крысолове добирались даже до Столицы, а уж в здешних пустых и темных местах чего только на этот счет не болтали. История о каких-то пропавших детях повторялась во множестве вариаций, но старая фермерша Тина, в доме которой Гай вот уже третье лето снимал комнату - эта вот фермерша предпочитала истории пострашнее. И то, что в университетских аудиториях именовалось "актуальным фольклором" и служило темой для семинаров - все это приобретало среди пустошей совсем не академический, а очень даже зловещий смысл.
   Все свои "правдивые истории" Тина рассказывала со знанием дела, как подобает - глухо, монотонно, раскачиваясь и глядя в камин:
   - И кого позовет эта дудочка, тот и дубовую дверь прошибет, и в пропасть кинется, и в огонь войдет, как в реку... Мать забудешь и невесту бросишь, ему будешь служить, пока не сотлеешь...
   А в комнате сгущались сумерки, а отблески огня превращали лицо старухи в медную ритуальную маску:
   - И осела глыба, и сомкнулась щель, и говорят, что голоса их до сих пор слышаться... Вот только слушать никто не хочет - вдруг явится ОН и потребует свое - себе...
   ...Ладонь Крысолова была жесткая, вполне человеческая ладонь, и вполне дружеское пожатие. Печать, закрепляющая договор, который, как известно, дороже денег.
   - Давай клетку, парень.
   А ведь я сейчас увижу, как он это делает, подумал Гай смятенно.
   - Дверцу-то прикрути чем-нибудь...
   Гай поспешно закивал. Завозился с мотком проволоки, засуетился, стараясь не глядеть, как руки Крысолова расстегивают замок на кожаном футляре. И все равно нет-нет да поглядывая.
   - Глазами-то не стреляй, иди сюда... Посмотри... какая красивая.
   Никто не поверит, подумал Гай отстраненно. Никто не поверит, что я ее ВИДЕЛ.
   Флейта была действительно... красивая. Покрывающий ее лак, темный, в мелких трещинках, казался живой кожей. Загорелой и гладкой. И впечатление усилилось, когда флейтист провел по ней пальцами:
   - И разве можно ее бояться?..
   Боятся как раз не ее, а тебя, подумал Гай сумрачно.
   Крысолов поднял флейту к губам.
   Звук, протянувшийся над речкой, меньше всего имел отношение к музыке. Скорее он походил на голос больного, очень старого и очень одинокого зверя; у Гая ослабели колени.
   Из-под моста без малейшего плеска возникла черная голова.
   Жутковатый звук оборвался; нутрия остановилась в нерешительности, но звук возник опять, громче и настойчивее, и беглянка направилась к берегу, выбралась на песок, потом на траву, покорно заковыляла, волоча мокрый голый хвост, и ошалевшему Гаю потребовался выразительный взгляд Крысолова - тогда он опомнился и захлопнул за пленницей дверку.
   - Вот и все... Ты что же, парень, и не рад?..
   - Спасибо...
   Крысолов протирал свою дудку цветным лоскутком; даже не глядя не него, Гай ощущал на себе насмешливый взгляд.
   - Можем ехать, - сообщил он, глядя вниз.
   - Пустишь меня в кабину - или пассажиру к нутриям идти?..
   Гай изобразил слабое подобие улыбки.
   Дорога на Лур, прозванная Рыжей Трассой из-за постоянной, вездесущей желтой глины, знавала и лучшие времена. Когда-то здесь было оживленно, даже тесно, когда-то вдоль обочин толпились кемпинги и закусочные, и любая выбоина немедленно зализывалась, словно языком; трасса, возможно, и помнила былые дни - в отличие от Гая, который слишком молод и тех времен не застал. Теперь дорога изменилась: ехать целый день и не встретить ни человека, ни машины. За эту возможность спокойного одиночества Гай, собственно, и любил Рыжую Трассу.
   Навстречу тянулись рощицы и перелески, холмы, поля, пустыри; иногда попадались заброшенные кладбища со вросшими в землю крестами, но чаще - железные скелеты придорожных строений. Иногда бросался наутек заяц, или мелькала в траве лисья спина, паслись одичавшие козы, меняли свою форму облака, водили хоровод дальние и ближние деревья, неизменным оставался только горизонт. Справа петляла река, то подбираясь к дороге вплотную, то убегая в сторону; Гай любил Рыжую Трассу, и даже сейчас она действовала на него успокаивающе. Как дружеская рука - не трусь, мол, обойдется...
   Сначала путники ехали молча, Гай сидел, съежившийся и напряженный, и делал вид, что целиком поглощен дорогой. Но день, как на грех, был таким ясным и ярким, а небо таким невозможно синим, а мир вокруг так обласкан солнцем, что все страхи и опасения постепенно выцвели, поблекли, сделались неуместными и почти смешными. Все эти легенды, бодро думал Гай, хороши ночью у камина, а в полдень не отягощайте меня "актуальным фольклором", никакого, понимаете, эффекта... И, уверившись в собственном спокойствии, Гай повеселел, перестал хмуриться и принялся исподтишка разглядывать спутника.
   А тот сидел, подобрав под себя длинные ноги - кабина была ему маловата - и выставив локоть в окно; совсем, казалось, забыв о Гае, о смотрел куда-то в небо, и с лица его не сходила насмешливая, отрешенная полуулыбка. На коленях, обтянутых защитными штанами, лежала сумка, причем почему-то обгорелая, но не сильно, а чуть-чуть. Одна рука Крысолова покоилась на клапане сумки, другая рассеянно поглаживала футляр с флейтой, и при этом на мизинце вспыхивал и гас красный камень, встроенный в колечко. В опущенное окно врывался ветер, трепал желтые волосы Крысолова, теребил выцветшую клетчатую рубашку, трогал шейный платок, состроченный из лоскутков, и Гай тут только осознал, откуда взялась эта кличка - Пестрый Флейтист...
   - На дорогу смотри.
   Гай вздрогнул. Покрепче ухватился за руль.
   Дорога скользнула в сторону от реки, чтобы потом опять к ней вернуться; пропылил - редкий случай! - встречный грузовик, незнакомый водитель приветственно взмахнул рукой, Гай ответил и долго следил в треснувшее зеркальце за удаляющимся желтым облачком.
   - Тебе не скучно целый день одному в кабине? - небрежно спросил Крысолов.
   Гай пожал плечами. Вероятно, его попутчик не имел представления ни о прелести одиночества, ни о притягательности бесконечной дороги; объяснять что-либо Гаю никак не хотелось, и потом он только коротко вздохнул:
   - Нет.
   - И не страшно? - продолжал Крысолов все так же небрежно. - А вдруг мотор заглохнет, или там авария, или сердечный приступ?.. Впрочем, для сердечного приступа ты еще, пожалуй, молоденек.
   Гай подозрительно на него покосился. Хотел сказать, что с подозрительными спутниками путешествовать куда опаснее - но не сказал, конечно. И не сказал, что знает Рыжую Трассу, как свою ладонь. И вжился, как в привычную одежду. И что скука приходит, как правило, в шумной толпе...
   Среди местной молодежи Гай был безнадежно чужим, как, впрочем, безнадежно чужим он был среди братьев-студентов. Он умел рассказывать анекдоты и органично вписываться в попойки, он даже нравился фермерским дочкам - но своим от этого все равно не становился. Его, кажется, даже побаивались, и в друзья к нему никто не набивался; правда, и обижать не обижали, потому что в драку он бросался не раздумывая и дрался так, как дерутся загнанные в угол звери. И даже парни покрупнее, посильнее и позадиристей предпочитали с ним не связываться - "этот, который... бешеный, ребя, ну его..".
   Горластой вечеринке - и даже в компании юных девушек - Гай предпочитал общество старой Тины; сидел, уставившись в огонь, слушал и молчал, истории заканчивались - а он все молчал, и даже старуха понимала тогда, что человек этот не здесь, а где - она догадываться не пыталась...
   Гай вздрогнул. Крысолов больше не смотрел в небо, а искоса разглядывал его, Гая, и от этого взгляда ладони, лежащие на руле, вспотели.
   - Как ты очутился на этой дороге? - спросил флейтист негромко, будто бы сам у себя.
   Гай захлопал ресницами:
   - Работаю... Ну, работаю. Работаю, а что?..
   - Ничего, - Крысолов хмыкнул, как бы с досадой, - работай себе... В городе что нового?
   - Ничего, - эхом отозвался Гай и тут же испугался, как бы его ответ не прозвучал издевкой, - ну, студенты там... бунтуют...
   - А ты? Не бунтуешь, ты же студент?
   А ты все знаешь, подумал Гай тоскливо. И буркнул сквозь зубы:
   - Мне некогда. Летом не заработаю - чего зимой жрать-то?..
   - С голоду умрешь, что ли?
   Крышу кабины задела ветка, потом еще одна. Дорога сузилась и нырнула в маленькую рощу.
   - Тебе что, больше негде подработать? Все-таки студент блестящего университета...
   - Что сейчас блестит... - пробормотал Гай угрюмо. - Ничего не осталось... блестящего...
   - Да репетитором бы нанялся... несложно и пристойно, а здесь... пыль глотаешь...
   - Здесь лучше.
   - Объясни.
   Гай разозлился не на шутку. Вот прицепился, клещ, ничего не было в договоре о том, что он будет болтать всю дорогу...
   - Платят хорошо, - выдавил он неохотно. Передохнул и добавил совершенно неожиданно для себя: - И потом, я отсюда родом.
   Нет, ну что за сила дернула за его неболтливый, в общем-то, язык?!
   Крысолов хмыкнул. Поерзал, устраиваясь поудобнее:
   - Ой как интересно... Из Лура?
   - Из Косых Углов. Это западнее.
   - Смотри ты, совсем ведь рядом... К родителям ездишь?
   Гай хотел соврать, но не решился:
   - Нет.
   Этим "нет" он изо всех сил попытался поставить жирную точку; Крысолов, однако, плевать хотел на все знаки препинания.
   - Нет? Но родители живы, надеюсь?
   - И я надеюсь, - пробормотал Гай устало.
   - Да где же они у тебя?
   - А кто его знает...
   И снова они молчали, но Крысолов не отводил взгляда, смотрел на Гая, и сквозь Гая, и внутрь Гая, в самое нутро, и тот не выдержал наконец:
   - Ну не хочу я говорить! Причем тут... Мы что, об этом уговаривались? "За жизнь" рассказывать - уговаривались, да?!
   - Не кричи.
   Гай осекся. Фургончик, пискнув тормозами, остановился у обочины; Гай стискивал зубы, ему казалось, что он - закупоренный кувшин со жгучим содержимым, и печать вот-вот слетит, потому что нечто, наполняющее сосуд по самое горлышко, поднимается и растет, и просит выхода...
   Его распирали слова. Он как мог сдерживался - но слова стояли уже у самого горла.
   - Ну... Да ладно, не держи себя. Я слушаю, парень.
   И, как ребенок, на чье плечо легла рука неумолимого взрослого, Гай начал, сперва медленно и запинаясь, а потом все быстрее и проще, и даже с неким странным облегчением:
   - Ну... мать моя родом из столицы. Двадцать лет назад там была заварушка, еще самая первая... А она на вид была явная северянка, а к северянам относились что ни день, то гаже, ей пришлось бежать... В Косых Углах она как раз и осела. А отец тоже был пришлый, из предгорий, там ему видение было или что-то в этом роде, что он человечество должен... спасать... И когда я родился, отца уже и близко не было - предназначение у него... штука суровая, на месте не усидишь... Он пошел творить благо, мать осталась одна, и ей, я думаю, туго пришлось, а я, как говорили, потому только выжил, что родился уж больно здоровущим, килограммов на пять. Я очень долго себя не помню, в пять лет - не помню, в семь - не помню еще... А потом появился Иль.
   Он был... ну, вообще-то он был рыжий. В дом войдет - будто факел внесли... Он тоже когда-то бежал из Столицы, потому что северяне - северянами, а рыжих тогда не то что не любили - лютой ненавистью, будто это они во всем виноваты... И вот он прибился в Косые Углы и стал мне вместо отца. И мать при нем успокоилась, повеселела, орать перестала... на всех... Кем он был в Столице - не знаю, он молчал... но уж был он не из простых, это точно. Выучил меня грамоте, сказки сочинять... Кораблики в лужах, змеи какие-то воздушные, с хвостами, как у драконов, и все говорил, говорил - чужие страны, лето круглый год, а в других круглый год зима... Я с ним был, как в крепости, и мать с ним была, как в крепости, он пах табаком, но не сильно, а приятно, он мало курил... У него был шрам над левой бровью. Он каждое утро мылся в бадье, даже в холода, и меня приучил... И он был очень добрый...
   Гай замолчал. Старые, забитые в дальний угол памяти, запретные воспоминания все еще имели над ним власть.
   - А потом?
   Гай проглотил комок в горле:
   - Потом мы поехали на ярмарку, там мальчишка стянул у кого-то кошелек, а его поймали... мальчишку... И забили ногами до смерти. То есть они только начали его бить, а тут Иль стал белый, как стенка, даже веснушки... пропали. И... кинулся отбивать того... пацана. А ведь рыжий, рыжих все ненавидели... и до сих пор. Ему бы в тени держаться... внимания к себе... А он кинулся. И они его тоже забили - много, целая толпа, и женщины, и все хотели пнуть, когда привезли домой, то только по волосам и... узнали.
   Стояло безветрие.
   Солнце подернулось дымкой, и с запада на него ползло, надвигалось нечто зловещее и серое; в кузове тихонько возились нутрии.
   - И сколько тебе было лет?
   - Десять.
   - Ты точно все помнишь?
   - А что мне еще помнить? - Гай даже засмеялся, правда, не особенно весело. - Уж то, что было потом, помнить совершенно незачем. Мать после похорон неделю молчала, потом собрала вещички, меня - и вперед, к черту на кулички, в веселый город Гейл... Сперва чуть с голоду не померли, потом мать устроилась на приличную работу и стало полегче. А еще потом мы вдруг разбогатели, у матери завелась куча платьев, она по нескольку дней... короче, не было ее. Потом она отдала меня в пансион, что-то вроде привилегированного приюта; вот тут-то мне стало совсем кисло, я сбежал раз - вернули и выпороли, я сбежал два... Не знаю, чем кончилось бы, но мать снова осталась без гроша, бросила прежнюю работу, переехала со мной в предместье... И я очутился в бесплатной школе для бедных. А там был учитель Ким.
   Он был... ничего в нем не было рыжего, он лысый был, совсем, как колено, но это был первый человек, который напомнил мне Иля. Жил при школе... Глобус с дырой в боку. Пыль... книжная, она не просто пыль, она будто... будто время слежалось. Собственно, если бы не учитель Ким, черта с два мне быть в университете. У него была дочка... Ольга. Она писала стихи, то есть не писала, а они из нее лезли. Ночью проснется, плачет, дрожит, температура... тридцать восемь... пока не запишет. Запишет - все... Она их потом жгла. И рвала, а они все равно ее мучили, она мне говорила - ну что это, может я ненормальная...
   Гай остановился. Перевел дыхание; сумерки, щель в обветшавшем заборе, а за щелью бледное лицо, серый глаз, круглый, как глобус, в обрамлении светлых коротких ресниц...
   Ну что за странное существо. Платьице серенькое, как глаза... И шея такая тонкая, что страшно коснуться - вдруг переломишь... Тень, просто тень, серая ночная бабочка на дне белой фарфоровой чашки, живая, даже, кажется, теплая, безбоязненная...
   Гай оперся локтями о руль:
   - Ну, а потом ее изнасиловали в темном углу двое парней с лесопилки. Соседи узнали, ославили шлюхой... Те парни - она даже лиц не запомнила... Они же наемные, сегодня здесь, а завтра след простыл...
   Он криво улыбнулся. Те ли, другие - побить его успели; он помнил исступленную жажду крови, когда, ввалившись в деревенский кабачок, сгреб за грудки первого попавшегося верзилу - ведь это он, он! - и приложил мордой об стол, и что было потом, и как он не чувствовал боли, и как кулаки стесались до мяса, а он все выплескивал ненависть и жажду возмездия, пока, наконец, мир не сжался до размеров ладошки и не померк...
   - Короче говоря, учитель с дочкой уехали. Потому как... ну, она даже на улицу не могла выйти. Они уехали, адрес... сперва писали, потом... ну, неразбериха была. Потерялись...
   Гай потупился. Вздохнул:
   - Вот тут-то мать... встретила свою большую любовь. Я, по счастью, уже почти взрослый был. Все понятно... я никогда не смел бы... никогда в жизни... ну... осуждать.
   Он замолчал. Наваждение закончилось так же внезапно, как и началось - теперь он был пуст. Пустой сосуд, гулкий, спокойный, и даже дно уже успело высохнуть...
   А ведь все это не то что для чужих ушей - это для собственных досужих воспоминаний не предназначено!.. Обрывки и отрезки - да, вспомнятся иногда, ничего с этим не поделать, но чтобы так последовательно, будто на бумаге, не то исповедь, не то мемуары, вот черт...
   Он сжал зубы, удерживая раздражение:
   - Да уж. Развлек я вас, да?.. А вот все это враки, на самом-то деле я побочный сын герцога, подброшенный в пеленках с гербом... к стенам монастыря. А ведь в пеленки с гербом - в них тоже писают и это... какают, короче. И герб от этого... страдает. И мой августейший отец...
   Он осекся. Собеседник молчал; Гай посидел, опершись локтями о руль, потом сказал совершенно спокойно:
   - Мой августейший отец лекцию читал в университете. В прошлом году. "Пути спасенья". Вот я его и увидел... Хорошо, что я запомнил, как его зовут. Даже, дурак, подойти хотел... Потом, слава Богу, вразумился и раздумал. И даже не напился по этому поводу... принципиально.
   Он хохотнул. Когда человек смеется - он не выглядит жалким; во всяком случае, если он смеется хорошо, натурально, искренне. А вот искренности-то Гаю и не хватило, смех застрял у него в горле, потому что он - вспомнил.
   Именно в тот день - когда он "принципиально не напился" - Гаю приснился впервые этот знаменательный сон.
   Ему снилось место, где он никогда не бывал - не то город, не то поселок с уродливо узкими и кривыми улочками, а над ними серым брюхом нависали слепые, без окон, дома. Небо над городом было неестественно желтым; под этим желтым небом его, Гая, волокла безлицая толпа, волокла с низким утробным воем, и он знал, куда его тащат, но не мог вырваться из цепких многопалых рук, но страшнее всего было не это. Страшнее были моменты, когда в толпе он начинал различать лица; выкрикивала проклятия мать, грозил тяжелой палкой учитель Ким, скалились школьные приятели, мелькало перекошенное ненавистью лицо старой Тины - и Ольга, Ольга, Ольга... Гай пытался поймать ее взгляд, но слезы мешали ему видеть, он только пытался не свалиться толпе под ноги.
   А толпа волокла его, выносила на площадь, посреди которой торчал каменный палец; Гай чувствовал, как впиваются в тело железные веревки, не мог пошевелиться, привязанный к столбу, его заваливали вязанками хвороста выше глаз, и он просыпался с криком, от которого соседи по комнате вскакивали с постелей...
   Сон повторялся. Приходил то чаще, то реже, обрастал новыми подробностями, уходил и забывался, возвращался снова вопреки надежде, и не помогали ни травы, ни заговоры, ни отчаянные усилия воли...
   Пальцы его на руле свело судорогой.
   - Вспомнил? - негромко спросил его спутник.
   Гай мельком взглянул на него - и отвернулся.
   Что "вспомнил"? Что за интерес в чужих потаенных воспоминаниях?
   - А вот про это, пожалуй, не спрашивайте, - проронил он, глядя на собственные ладони, белые и непривычно мозолистые. - А вот об этом я, пожалуй, и не скажу...
   - Да и не надо, - неожиданно легко согласился его спутник. - А погодка-то портится... Поедем?
   Гай посмотрел на часы, вздрогнул:
   - Ох ты елки-палки...
   И завел мотор.
   Налетел ветер, рыжая пыль взвилась столбом; Крысолов убрал локоть из окна и поднял стекло. Солнце пропало; Гай сидел за рулем, желая слиться с машиной, стать машиной, ничего не знать и не помнить, кроме биения мотора, запаха бензина, мелких камушков, щекочущих шины, и крупных, остающихся между колесами, и выбоин, от которых вздрагивает кузов...
   - Не гони так, - попросил Крысолов. - Не жалко меня - пожалей своих нутрий.
   Ну я и дурак, думал Гай, все крепче сжимая зубы. Ну я и кретин... И как это он меня так легко расколол?!
   - Ну и дорога, надо сказать, - тут Крысолов чуть не ударился головой о крышу кабины, - ну и водитель, надо сказать, адский... Ты имел в виду, что вот именно за это тебе прекрасно платят? И набор, вероятно, по конкурсу, охотников полным-полно?
   - Нет, - выдавил Гай.
   - Что, никому деньги не нужны?
   Да что ж он не отстанет никак, подумал Гай почти жалобно. Ну чего ему еще надо-то?..
   - Дорога, сами видите... Никому не охота по этой дороге... да еще мимо... ну, места такие. Мимо Пустого Поселка...
   Крысолов заметно оживился:
   - Пустой Поселок? Парень... словесник, филолог, фольклорист. "Актуальный фольклор в его саморазвитии", а? Купи у меня тему, дешево возьму, а хочешь, бери бесплатно... Тебя поощрят, "глубокие исследования молодого ученого", "юноша, вам уже готово местечко в аспирантуре"...
   Гай прерывисто вздохнул. Ладно, смейся.
   - Шагающие деревья!.. - продолжал потешаться Крысолов. - Гигантские пауки! Летающие кровососы! Ползучие запальцеукусы!.. Нет, серьезно? Ты мне про Пустой Поселок - в порядке лекции или ты в это веришь?..
   Гай хмыкнул. Комичность ситуации заключалась в том, что самый яркий представитель "актуального фольклора" ехал с ним в одной машине.
   - Ладно, - отсмеявшись, сказал флейтист. - Хорошо... Пустой Поселок. А что в нем страшного?
   Гай молчал. Смотрел на дорогу.
   - Пустой - ну и пустой себе... Ты вроде бы пустоты не боишься?
   Гай зябко повел плечами. Про Поселок говорили всякое, и так живописно, что, не будь у Рыжей Трассы объездного рукава - нет, никто бы не сел здесь за руль. И он, Гай, не сел бы...
   - Нет, парень, ну серьезно... ты в Пустом Поселке бывал?
   Гай поперхнулся. Крысолов пожал плечами:
   - Сам же говорил - "мимо езжу!" Он же на дороге лежит, неужто не бывал?!
   - Прямая дорога, - наставительно сказал Гай, - не всегда самая короткая.
   Теперь поперхнулся Крысолов:
   - Да? Ну-ну... "Этот парень был смышлен, он не перся на рожон... Этот парень был смельчак, не мечом, а на речах"...
   Гай тяжело вздохнул. Крысолов шутил, смеялся и подтрунивал, и поводов для беспокойства вроде бы не находилось, но в Гаевой душе зашевелились почему-то все прежние страхи; совершенно в соответствии с его душевным состоянием на небе сгустились тучи. День съежился, навалилась предгрозовая темень - и в этот самый момент впереди показалась развилка.
   Старая дорога, не меняя направления, углублялась в лес и терялась за стволами; новая круто сворачивала вправо, к реке, намереваясь втиснуться между кручей и берегом, пробежаться по самой кромке и избавить путника от пути через Пустой Поселок. Гай решительно свернул.
   За окном мелькнул дорожный указатель; далекая вспышка выхватила из мути трудноразличимую надпись "Объезд". Крысолов вдруг тихо засмеялся, и от этого смеха Гаю сделалось не по себе.
   - Славный ты парень, - сообщил флейтист, все еще смеясь. - Хочешь, легендочку подарю? Украшеньице актуального фольклора? Про Того, кто живет под землей, и питается исключительно путниками. Объявится где попало, схватит жертву за что придется - и тянет, туда, под корни, глубоко-глубоко... И рытвины от него остаются - ну точно как от экскаватора... Не слыхал?
   Земля вздрогнула.
   Не гром - и молнии-то не было, глухой подземный грохот; фургон подскочил, на мгновение оторвав от земли передние колеса.
   Тормознув, Гай едва не высадил лбом стекло.
   - Легче, парень!.. - Крысолов еле успел подхватить свою сумку.
   - Что это? - выдохнул Гай.
   Крысолов улыбался - от уха до уха:
   - Подземная тварь дебоширит, по всему видать... А что, страшно?
   Гай ощущал вкус собственной слюны. Противный, надо сказать. Металлический.
   - Все бы вам насмехаться, - сказал он глухо.
   Крысолов поднял длинный палец:
   - Запомни раз и навсегда. В моем обществе если чего-то бояться... ну, разве что меня. Остального бояться глупо, а я к тебе расположен... по-дружески. Следовательно, мой юный водитель в безопасности, следовательно, поедем, не век же здесь торчать, сейчас будет дождь...
   И он подмигнул. И, будто желая подтвердить его слова, совсем неподалеку хлестанула молния и грохнул, расползаясь по небу, гром.
   ...Это был коротенький участок дороги, где ее прижимала к реке почти вертикальная глинистая стена, усыпанная, как изюмом, пятнышками стрижиных норок; теперь стрижи носились над бесформенной грудой камней и глины, которая была когда-то частью этой стены и которая завалила дорогу от обочины к обочине, не оставляя ни малейшей лазейки не то что для фургона - для бульдозера.
   Гай соскочил на землю.
   В потемневшую реку скатывались камушки; о возможности обвала говорено-переговорено, но укреплять стену - безумно дорого, да и зачем, не так часто тут проезжают... Ну, пару грузовиков в день, ну, мальчишка на фургоне с нутриями...
   Гай поежился, воочию увидев, как кусок дороги под колесами оползает в реку, как вода выдавливает стекла... собственно, ему и выплывать было бы незачем. Потому что если за одну нутрию он еще в состоянии заплатить, то за десять, да еще с машиной...
   Впрочем, ничего страшного. Обошлось; Гай перевел дыхание, жизнерадостно обернулся - и только теперь вдруг понял.
   Крысолов сидел в кабине. Молчал, смотрел, обнажая в улыбке великолепные белые зубы.
   Вот так. Вот так одно обещание, данное в надежде на легкий исход, оборачивается... совершенно другим обещанием. Думать надо было раньше, теперь плачь-не плачь...
   Да черт с ней, с нутрией поганой!.. Да жила бы под мостом, заплатил бы Гай, не облез бы...
   Он что обещал-то?! СЕГОДНЯ доставить пассажира В ЛУР? А как он доберется, если дорога закрыта? Через ПУСТОЙ ПОСЕЛОК?!
   Хлынул ливень.
   Ливень долго ждал этого момента и теперь едва не захлебывался от злорадства; рубашка вымокла сразу и противно прилипла к телу, вода текла по волосам и заливалась за шиворот, бесновался ветер, ноги разъезжались в рыжей грязи, капли лупили по щекам, скрывая от посторонних глаз постыдные, злые слезы.
   - Зачем? - спросил он у Крысолова. - Что я вам сделал? И зачем так сложно - не проще сразу шею свернуть?!
   Губы Крысолова дрогнули, Гай скорее увидел, чем услышал - "Садись в машину".
   И не сдвинулся с места - стоял, чувствуя, как сбегают по спине холодные ручейки дождя.
   - Садись в машину, - повторил Крысолов, и Гай понял, что не ослушается. Кишка тонка.
   Он медленно взобрался в кабину, на свое место; вода лилась по стеклам, закрывая мир, а Гаю и не хотелось на него смотреть - он скорчился, обняв мокрые плечи мокрыми руками.
   - Ну-ка, посмотри на меня, - негромко велел Крысолов.
   Гай согнулся сильнее.
   - Посмотри на меня.
   Гай повернул голову - с трудом, будто гайку на заржавевшей резьбе. И уставился на футляр с флейтой.
   - В глаза.
   Над машиной ударил гром - кажется, над самой крышей. Крысолов взял Гая за подбородок:
   - Посмотри мне в глаза.
   Гай рванулся, высвободился и отчаянно, с куражом самоубийцы глянул прямо в узкие, зеленые, бьющие взглядом прорези.
   Ничего не случилось.
   По крыше кабины молотил дождь, казалось, прошло пару лет, прежде чем Крысолов сам, первый отвел взгляд, и тогда Гай обессиленно откинулся на спинку кресла, и зажмурился, понемногу расслабляясь.
   - А теперь послушай меня, - тихо начал флейтист. - Я не истребляю студентов и не охочусь на сезонных водителей. И вряд ли силы земли и неба объединились, чтобы восстать против прибытия в Лур десятка нутрий... Никто не собирается сживать тебя со свету. Раньше, чем ты это поймешь, нет смысла разговаривать.
   Крысолов выжидательно замолчал. Гаю было холодно, мокрая одежда липла к телу, кураж прошел, оставив после себя озноб и обморочную слабость.
   Флейтист вздохнул. Открыл сумку, вытащил плоскую металлическую флягу и доверху наполнил граненый колпачок:
   - Выпей.
   - Не хочу.
   - Не будь дурачком... Это не яд. Выпей.
   Гай принял колпачок, едва не расплескав густую темную жидкость; обреченно опрокинул напиток в рот, захлебнулся и закашлялся. На этом неприятности, по счастью, закончились - по телу стремительно разлилась волна спокойного тепла, вспыхнули уши и моментально высохла рубашка.
   - Паниковать будешь? - серьезно осведомился Крысолов.
   - Нет, - отозвался Гай, не очень, правда, уверено.
   Ветровое стекло, омываемое потоками дождя, перестало быть прозрачным. Щетки-очистители и не думали бороться - замерли, безвольные, будто мокрые усы недавно издохшего жука.
   Зачем я ему, думал Гай под непрерывный грохот грома. Именно я. Вроде как муравья взяли на ладошку, их сотни тысяч, в муравейнике, но попался именно этот, вот повезло... А может, побалуется - и отпустит?..
   Крысолов смотрел, и совершенно ясно было, что ни одна Гаева мысль не умеет от него укрыться, Гай сидит перед ним совершенно понятный, как деревенский дурачок, как открытый букварь; ответом на косой насупленный взгляд снова была улыбка - ряд великолепных, первозданно блистающих зубов.
   - Смешно? - спросил Гай глухо. - Вы серьезным вообще не бываете?
   - Бываю, - добродушно отозвался Крысолов. - Но это зрелище не из приятных.
   Гроза выдыхалась.
   Гром не стрелял больше, как пушка, гром устало ворчал из-за реки, которая, наоборот, раззадорилась, раздулась и вообразила себя могучим потоком. Ливень сделался дождиком, дорога превратилась в сплошное желтое месиво.
   - Что теперь? - поинтересовался Гай угрюмо.
   - Теперь... - Крысолов рассеянно почесывал бровь, - теперь... Ты сумеешь здесь развернуться?..
   Дождь прекратился вовсе.
   Машина то и дело пробуксовывала, Гай с ужасом думал о заглохших моторах и увязших колесах - что тогда, во исполнение обещания, на плечах его тащить?!
   - Послушай, парень... Так называемый "актуальный фольклор" - ты действительно думаешь заняться всерьез? Или просто случайно - старуха сболтнула, воображение заработало... А?
   Гай вздохнул.
   - Я вот к чему все это веду - история есть одна, как раз о здешних местах история, очень любопытная - и ты ее не знаешь. На что спорим, что не знаешь?..
   - Дорога плохая... - пробормотал Гай устало. - Разрешите, я сосредоточусь.
   - Сосредоточься... Я же тебе не мешаю. Я просто чинно-благородно рассказываю историю... Вот, вообрази, много сотен лет назад в здешних краях свирепствовала эпидемия. Одни селения вымирали полностью, другие в ужасе разбегались... гибли в поле, гибли от зверей, от голода... Ты сосредоточься, сосредоточься, считай, что я сам себе рассказываю... Ну и вот, в одном селении появился человек, который придумал лекарство. Не вакцину, о вакцине тогда еще речи идти не могло... Но тот парень был учеником знахаря, травником, да вообще талантливым ученым - составил некое зелье, причем совершенно интуитивно... И вот, он вылечил-таки половину поселка, хотя и своей шкурой, надо сказать, рисковал... Страх, отчаяние, измученные темные люди... Да, смелый был парень. И упрямый. И сделал свое дело - тот колокол, что звонил у них по умершим... день и ночь звонил... колокол замолчал наконец. И настало время благодарности...
   Гай не отрывал глаз от дороги. Гай старательно объезжал размытые дождем выбоины - но слушал, слушал со все большим напряжением, и потому повисшая длинная пауза заставила его переспросить:
   - Отблагодарили?..
   - Да. Еще как. Они объявили его колдуном. А знаешь, как во все времена поступали с колдунами?
   - Хорошо с ними не поступали...
   - Да уж. Чего хорошего в смолистом пятиметровом костре.
   Машина подпрыгнула, попав колесом на камень.
   - Они хотели его сжечь?
   - Хотели. Хотели и сожгли, будь уверен, потому что они тоже были люди обстоятельные, с характером, и любили доводить дело до конца.
   Гай молчал. Ему почему-то сделалось очень грустно. Прямо-таки тоскливо.

Марина и Сергей Дяченко

Общий список Романы Повести Рассказы

РФ =>> М.иС.Дяченко =>> ОБ АВТОРАХ | Фотографии | Биография | Наши интервью | Кот Дюшес | Премии | КНИГИ | Тексты | Библиография | Иллюстрации | Книги для детей | Публицистика | Купить книгу | НОВОСТИ | КРИТИКА о нас | Рецензии | Статьи | ФОРУМ | КИНО | КОНКУРСЫ | ГОСТЕВАЯ КНИГА |

© Марина и Сергей Дяченко 2000-2011 гг. http://www.rusf.ru/marser/ http://www.fiction.ru/marser/ http://sf.org.kemsu.ru/marser/ http://sf.boka.ru/marser/ http://sf.convex.ru/marser/ http://sf.alarnet.com/marser/ Рисунки, статьи, интервью и другие материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ПЕРЕПЕЧАТАНЫ без согласия авторов или издателей.