Переводы



Сосэки Нацумэ
Ваш покорный слуга кот

Перевод Л. Коршикова, А. Стругацкого

[Предыдущая часть]     Оглавление

– Ну хорошо, Кангэцу-кун, – сказал Мэйтэй. – Ты как, все шлифуешь свои шарики в университете?

– Нет. Я последнее время был на родине и потому не занимался. Да и надоели мне уже эти шарики. Все собираюсь бросить это занятие.

– Как же бросить? – нахмурился хозяин. – Ведь ты тогда не станешь доктором наук.

– Доктором? – Кангэцу-кун засмеялся. – А для чего мне становиться доктором?

– Да ведь тогда и свадьбу придется отложить. Лишние неприятности тебе и твоей невесте...

– Свадьбу? Какую свадьбу?

– Твою, конечно.

– И на ком же я женюсь?

– На барышне Канэда...

– Хо!

– Что «хо»?! Ведь вы же договорились?

– Кто договорился? Если им хочется распускать всякие слухи, это их дело!

– Нет, ты погоди. Слушай, Мэйтэй, ты знаешь, о чем идет речь?

– Это относительно Носа? Ну, об этом весь мир уже знает. Эта тайна известна всем... Ко мне уже приходили из газеты и спрашивали, когда газета удостоится чести опубликовать фото жениха и невесты. Тофу-кун уже три месяца ждет этой свадьбы, он сочинил по этому случаю длиннейшую поэму, называется она «Песня орла». Он уже боится, что этот шедевр превратится в зарытое сокровище, потому что Кангэцу-кун не становится доктором. Правда, Тофу-кун?

– Не так уж я боюсь, как вы об этом говорите, но мне, конечно, хочется опубликовать произведение, в котором выражены мои чувства.

– Вот видишь, Кангэцу-кун, очень многое зависит от того, станешь ты доктором наук или нет. Так что ты уж как-нибудь держись, шлифуй свои шарики.

– Хе-хе-хе... Простите, что я доставил всем столько беспокойства, но мне уже нет необходимости делаться доктором.

– Это почему? – спросил Кусями-сэнсэй.

– Как почему? Да потому, что у меня уже есть законная жена.

– Вот так так! – воскликнул Мэйтэй. – Когда же ты успел? В этом мире только успевай поворачиваться! Кусями-кун, вы слыхали? Оказывается, у Кангэцу-куна уже есть семья!

– Положим, детей у меня еще нет. На что это было бы похоже, если бы у меня появились дети через месяц после свадьбы!

– Скажите, – произнес хозяин тоном прокурора, – где и когда вы совершили бракосочетание?

– Как когда? Приехал я на родину, а она там, оказывается, уже ждет меня. Бониты, сэнсэй, которые я вам принес, получены от родственников в качестве свадебного подарка.

– Как? Три ломтика в свадебный подарок? Что за жадность!

– Да нет, подарили много, но привез я вам только три.

– И она твоя землячка? Такая же смуглая, как все другие жители ваших краев?

– Да, совершенно черная. Как раз мне под стать.

– А что ты думаешь делать с Канэда? – осведомился хозяин.

– Ничего не думаю делать.

– Но ведь так нехорошо. Правда, Мэйтэй?

– А, чего там нехорошо! Отдадут за кого-нибудь другого. Какая разница? Муж и жена – это люди, которые ищут друг друга впотьмах. Искать совсем и не нужно, а они ищут. Напрасные хлопоты. Ведь все равно, кто кого найдет. Жаль вот только Тофу-куна, который сочинил «Песню орла».

– Нет, что вы... «Песню орла» можно приурочить и к этому событию. А на свадьбу девицы Канэда я сочиню что-нибудь еще.

– Вот это поэт! Вот это я понимаю! На все случаи жизни!

– Ты Канэда предупредил? – Хозяин все еще беспокоился о Канэда.

– Нет. И с какой стати я стану его предупреждать? Я предложения не делал, руки дочери у них не просил, достаточно с них будет и моего молчания. Я думаю, вполне достаточно. Сейчас они, наверное, все уже знают от своих двадцати сыщиков.

При слове «сыщики» лицо хозяина омрачилось.

– Гм... Вот как? Ну, тогда молчи, – приказал он. Но этого ему, видимо, показалось мало, и он принялся немедленно знакомить гостей со своими взглядами на сыщиков: – Когда у неосторожного вытаскивают из-за пазухи кошелек, это называется воровством. А когда к неосторожному залезают в душу, это сыск. Когда тайком забираются в дом и уносят вещи, это грабеж. А когда тайком извлекают из тебя сведения, это сыск. Когда с оружием в руках отбирают собственность, это бандитизм. А когда гнусными словами ломают твою волю и душу, это сыск. Сыщики – это воры, грабители и бандиты. Среди людей им нет места. Не слушай, что они говорят. Не сдавайся!

– Ничего, все будет в порядке! Я не побоюсь, если даже на меня нападут целые полки сыщиков, тысяча сыщиков, две тысячи сыщиков! Они будут иметь дело с Кангэцу Мидзусима, физиком и мастером шлифования шаров!

– Восхищен! – завопил Мэйтэй. – Я в восхищении! Сразу видно новобрачного физика! Какая великолепная энергия! Между прочим, Кусями-кун, если сыщики относятся к породе воров, грабителей и бандитов, то к какой породе относится Канэда-кун, который пользуется их услугами?

– Его можно приравнять к Кумасака Тёхану.

– Тёхан – хорошо сказано. Как это поется? «Только что был Тёхан и вдруг раздвоился и исчез». Впрочем, наш Тёхан из переулка напротив, ростовщик, скупердяй и мошенник, не исчезнет, не беспокойся. И тому, кто попадется в руки к этому прохвосту, будет плохо, до конца дней своих помнить придется. Так что будь настороже, Кангэцу-кун.

– А, ничего страшного. «Ого, бандит, с каким ты важным видом ходишь! Давно мы знаем, кто ты таков, а ты все продолжаешь старые дела!» Я ему еще покажу! – храбро заявил Кангэцу-кун.

– Кстати, о сыщиках, – заговорил Докусэн-кун. – Знаете, в двадцатом веке большинство людей склонны заниматься сыском. Интересно, почему это?

Это было совершенно в стиле Докусэн-куна – перейти на отвлеченную тему, не имеющую отношения к конкретному вопросу.

– Вероятно, потому, что подорожали продукты, – ответил Кангэцу.

– Наверное, потому, что никто не разбирается в искусстве, – сказал Тофу.

– Я думаю, потому, что у людей прорезались рожки цивилизации, и они напоминают теперь забродившее сусло, – объявил Мэйтэй.

Наступила очередь хозяина. Он с важным видом сказал:

– Я много думал над этим вопросом. Полагаю, причина склонности людей к сыску кроется в чрезмерно развитом самосознании. Причем то, что я называю самосознанием, не имеет ничего общего с тем, что Докусэн-кун называет прозрением или единением «Я» с небом и землей...

– Как-то ты непонятно изъясняешься. Уж если ты, Кусями-кун, забрался в дебри великих теорий, то позволь и недостойному Мэйтэю пожаловаться на современную цивилизацию и изложить свои взгляды.

– Ну излагай, излагай. Как будто у тебя есть что излагать.

– А вот и есть. И еще как есть. Ты вот недавно кланялся сыщику, как божеству, а сегодня сравниваешь сыщиков с ворами и бандитами. Ты – воплощенное противоречие. А я всю свою жизнь ни разу не менял своего мнения.

– Сыщик – это сыщик. Агент – это агент. Недавно – это недавно. Сегодня – это сегодня. Постоянство мнений свидетельствует об отсутствии умственного прогресса. «Дурак не сдвинется» – это про тебя сказано.

– Ох, как строго! Даже сыщика похвалишь за такую прямоту.

– Это я – сыщик?

– Я не говорю, что ты сыщик. Ты не сыщик и потому человек прямой. И давай не будем ссориться. Давай лучше послушаем продолжение твоего мудрого рассуждения.

– Самосознание, – сказал хозяин, – это когда современные люди слишком отчетливо сознают, что им выгодно и что им невыгодно, а также что выгодно и что невыгодно другим. Это самосознание все более обостряется с развитием цивилизации. Хэнлей говорил о Стивенсоне, что Стивенсон ни на минуту не мог забыть о своем «Я». Он не мог пройти мимо зеркала, не оглянувшись на свое отражение. И таковы все люди нынешнего времени, независимо от того, спит их «Я» или не спит. Их постоянно преследует это «Я», где бы они ни находились, чтобы ни делали. Поведение и слова людей становятся искусственными, жизнь превращается в муку, они с утра до вечера живут с таким ощущением, словно на смотринах. Слова «спокойствие» и «умиротворенность» стали пустыми звуками, лишенными всякого смысла. Вот почему я говорю, что современный человек детективен. Он все время высматривает и вынюхивает. Он вороват. Он скрывается от других и во всем ищет выгоду. Самосознание его обостряется. Он все время беспокоится, удастся ли ему поймать вора. Он думает о выгоде во сне и наяву и становится похож на вора и на сыщика. Все время оглядываться и копошиться, не иметь до самой могилы ни минуты покоя – вот удел современного человека. Это и есть проклятие цивилизации. Ужасно глупо.

– Очень интересно, – сказал Докусэн-кун. Остаться в стороне от обсуждения подобной проблемы он, естественно, не мог. – Рассуждения Кусями-куна весьма продуманны. Древние учат нас: «Забудь себя». А современная жизнь учит совершенно иному: «Не забывай о себе». Современный человек переполнен сознанием собственного «Я». Это постоянное горение в аду. А ведь нет на свете ничего более прекрасного, чем забыть себя. Сказано: «В ничто обращаюсь в ночи под луной». Современные люди неестественны, даже когда они творят добро. Все поступки англичан, которыми они так гордятся и определяют словом «найс»*, обусловлены, если разобраться, чрезмерно обостренным самосознанием. В свое время король Англии путешествовал по Индии. Однажды он гостил у одного раджи и обедал с его семьей. И вот раджа, забывшись, схватил, по обычаю своей страны, картофелину рукой и положил к себе на тарелку. Он тотчас же спохватился и очень смутился, но король сделал вид, что ничего не замечает, и тоже взял картофелину двумя пальцами...

* Мило (англ.).

– Это и называется английским вкусом? – спросил Кангэцу.

– А я слыхал о таком случае, – сказал хозяин. – Это тоже произошло в Англии. Офицеры одного полка устроили угощение для какого-то нижнего чина. Нижний чин был, видимо, непривычен к банкетам, и когда после угощения принесли блюда с водой для мытья рук, он эту воду выпил. Тогда командир полка вдруг провозгласил в его честь здравицу и тоже одним духом выпил воду из своего блюда. И все офицеры последовали его примеру.

– Известна еще такая история, – сказал Мэйтэй, которому молчать было невмоготу. – Однажды Карлейль получил от королевы приглашение на аудиенцию. Он еще не был знаком с правилами этикета, установленными при дворе. К тому же он вообще был человеком со странностями. Он вошел в зал, сказал: «Ну, как дела?» – взял стул и уселся. Стоявшие позади королевы фрейлины захихикали... нет, хотели было захихикать, но тут королева обернулась к ним и подала знак садиться. Карлейль, таким образом, избежал глупого положения. Вот как была снисходительна и добра королева.

– Ну, так то Карлейль, – заметил Кангэцу-кун. – Карлейлю было бы наплевать, даже если бы остальные продолжали стоять.

– Оставим в стороне сознательную доброту, – сказал Докусэн-кун. – К сожалению, чем человек сознательнее, тем труднее ему быть добрым. Говорят, что грубость нравов исчезает пропорционально росту культуры, люди становятся все более вежливыми. Но это ошибка. Как может человек оставаться спокойным, если у него так сильно развито самосознание? Это только на первый взгляд кажется, что он тихий и вежливый. Отношения людей друг с другом доставляют им неисчислимые муки. Каждый чувствует себя борцом перед решающей схваткой. Со стороны человек как будто спокоен и миролюбив, а в душе у него кипит яд.

– Вот и драки в старину были невинными, – захватил инициативу Мэйтэй. – Пользовались только грубой силой. А сейчас пользуются способами более утонченными, и это тоже способствует усилению самосознания. Бэкон сказал: «Побеждать природу, опираясь на ее силы». Как ни странно, это выражение можно применить и к современной драке. Совсем как джиу-джитсу. Одолевать противника, используя его же силу...

– Или вот гидроэлектроэнергия, – подхватил Кангэцу-кун. – Мы не противимся силе воды, а используем ее и превращаем в электричество.

Докусэн-кун тут же вставил:

– Поэтому в нищете тебя связывает бедность, в богатстве связывает богатство, в печали связывает печаль, а в радости связывает радость. Гений гибнет от своей гениальности, мудреца поражает собственная мудрость, а одержимого, как Кусями-кун, враг захватывает в свои сети, используя его одержимость.

Мэйтэй-кун закричал: «Ого!» – и захлопал в ладоши, а хозяин проговорил ухмыляясь:

– Не так-то это просто сделать.

Все захохотали.

– А отчего погибнут такие, как Канэда?

– Жена погибнет от Носа. Самого Канэда погубит его алчность. Его подручные сдохнут от своей склонности к сыску.

– А дочь?

– Дочь? Трудно сказать. Я ее не видел. Ну, скажем, ее погубит страсть к роскоши и к жирной пище. Или она станет пьяницей. Но от любви она не погибнет, нет. Возможно даже, станет нищей бродяжкой.

– Ну, это уже слишком, – запротестовал Тофу-кун. Ведь он посвятил ей свои новые стихи.

– Это великие слова, – продолжал Докусэн тоном проповедника. – «Откажитесь от нелепого стремления иметь жилье и собственность, проникнитесь добрыми намерениями!» Пока человек не станет таким, он всегда будет мучиться.

– Ну, ты не очень-то распинайся, – заметил Мэйтэй. – А то еще действительно заживешь кверху ногами на манер своей молнии с весенним ветром.

Хозяин объявил ни с того ни с сего:

– Если цивилизация и дальше пойдет такими темпами, я не хочу жить.

– Да ты умирай, не стесняйся, – посоветовал ему Мэйтэй с непонятным упорством

– А вот не буду умирать, – с непонятным упорством ответил хозяин.

– При рождении никто не думает о рождении, – сказал Кангэцу. – Но вот смерть неприятна для всех.

– Занимая деньги, никто не испытывает душевных мук, – в тон ему откликнулся Мэйтэй. – Но вот отдавать долги весьма неприятно. Обычная история.

Докусэн-кун с отсутствующим и отрешенным видом проговорил:

– Счастлив тот, кто не думает о возвращении долга, и счастлив тот, кто не помышляет о смерти.

– Из твоих слов выходит, что прозревшие, не помышляющие о смерти, порядочные нахалы.

– Считай как угодно. В учении йогов сказано: «Будь с лицом из железа и с сердцем буйвола или будь с лицом буйвола и с сердцем из железа».

– Ты вот типичный представитель такого прозревшего.

– Я бы этого не сказал. Впрочем, мысль о смерти стала мучительной только с тех пор, как была изобретена болезнь, именуемая неврастенией.

– Поистине, ты человек доневрастенический, откуда ни посмотри на тебя.

Пока Мэйтэй препирался таким образом с Докусэном, хозяин выражал Кангэцу и Тофу-куну свое недовольство современной культурой.

– Весь вопрос в том, как уйти от возвращения долгов.

– Да ведь вопрос так не стоит: одолженное нужно возвращать.

– Погоди. Это же вопрос теоретический. Слушай и молчи. Вопрос о возвращении одолженных денег я уподоблю вопросу о неизбежности смерти. Такой вопрос уже ставился. Это была алхимия. Алхимия провалилась. Стало очевидно, что при всех обстоятельствах смерть неизбежна.

– Это было очевидно и до алхимии.

– Погоди. Молчи и слушай. Я рассуждаю теоретически. Ну вот. Когда неизбежность смерти стала очевидной, возник второй вопрос.

– Какой же?

– Если смерть неизбежна, то как надо умирать? Одновременно с этим вторым вопросом возник, разумеется, и Клуб самоубийц.

– Вот оно что!

– Умирать тяжело. Но жить еще тяжелее. Для неврастеников жизнь еще более мучительна, чем смерть. Вот почему их терзают проблемы смерти. Неврастеник мучается не потому, что не хочет умирать, а потому, что не знает, как умирать. Большинство по причине собственного скудоумия полагаются на природу, а тем временем их потихоньку добивает общество. Но человек с характером не может удовлетвориться гибелью от руки общества. Я не сомневаюсь, что в ходе глубоких и разносторонних исследований способов смерти будет открыт какой-нибудь новый, замечательный способ. Число самоубийств в мире будет возрастать, и каждый самоубийца будет покидать этот мир своим особым, индивидуальным путем.

– Ух, что-то даже страшно стало.

– Страшно будет потом. В пьесе Артура Джонса есть философ, который пропагандирует самоубийство.

– И он кончает самоубийством?

– К сожалению, нет. Я убежден, что лет через сто все будут кончать самоубийством. А через десять тысяч лет иной смерти, кроме самоубийства, люди даже не будут знать.

– Вот ужас-то будет!

– К тому времени самоубийство будет обстоятельно изучено и превратится в особую науку. И в такой гимназии, как «Ракуункан», вместо этики будут в качестве обязательного предмета преподавать самоубийство.

– Чудовищно! Мэйтэй-сэнсэй, вы слыхали эту великолепную теорию Кусями-сэнсэя?

– Слышал, – откликнулся Мэйтэй-кун. – В эти времена преподаватель этики в гимназии «Ракуункан» будет говорить примерно так: «Господа! Откажитесь от этого дикого пережитка, именуемого общественной пользой! Каждый из вас, как представитель молодежи, обязан в первую очередь помнить о самоубийстве. Но поскольку естественно желать другому того, чего желаешь себе, вам следует сделать один шаг от самоубийства и перейти к убийству. Вот здесь рядом живет некий господин Тинно Кусями. Жизнь измучила его, и он пребывает в полном отчаянии. Вашей обязанностью является убить его. Причем в нашу цивилизованную эпоху ни в коем случае не следует пользоваться древними видами оружия, такими, как пика, секира или пистолет. Применяйте более возвышенное оружие – насмешку и издевательство. Лишь в этом случае убийство принесет пользу и ему, и вам...»

– Интересная лекция.

– Есть еще кое-что интереснее. В настоящее время основной функцией полиции является охрана жизни и собственности населения. А в рассматриваемое время полицейские будут ходить с дубинками, как живодеры, и убивать прохожих...

– Зачем же?

– Как зачем? Современному человеку жизнь дорога, поэтому его охраняет полиция. А в будущем жизнь станет в тягость, и полиция будет избивать людей из милосердия. Тем не менее все, кто обладает хоть частичкой здравого ума, покончат самоубийством, поэтому на долю полиции останутся лишь отчаянные трусы, кретины, неспособные себя убить, да калеки. Люди, желающие быть убитыми, будут вывешивать на дверях объявление. Тогда полицейские во время обхода явятся к ним в удобное для себя время и выполнят их желание. Трупы? Трупы будут увозить тоже полицейские. На ручной тележке. Но есть вещи, куда более интересные...

– Шуткам вашим нет конца, сэнсэй, – восхищенно сказал Тофу-кун. Но Докусэн-кун, теребя, как всегда, свою козлиную бородку, промямлил:

– Можно, конечно, сказать, что это шутка. Но можно назвать это и пророчеством. Люди, которые не постигли всей глубины истины, люди, которых захлестнула рутина повседневной жизни, склонны считать, что такой порядок вещей вечен и неизменен, хотя все это не что иное, как заблуждение и мираж. И когда таким людям рассказывают о чем-нибудь отвлеченном, они воспринимают это как шутку.

– Откуда ласточке и воробью знать помыслы феникса? – покорно согласился Кангэцу-кун.

Докусэн-кун пренебрежительно кивнул и продолжал:

– В старину в Испании была область, именуемая Кордовой...

– Разве теперь нет?

– Возможно, есть. Дело не в этом. Там существовал обычай: когда вечером в храме звонил колокол, все женщины города выходили из домов и шли к реке купаться...

– И зимой тоже?

– Н-не знаю точно. Во всяком случае, все женщины – старые и молодые, благородные и простые, все погружались в реку. Мужчины к ним не допускались, они только могли наблюдать издали, и они видели: среди зеленых волн, озаренных предзакатным солнцем, двигаются белые, словно крахмал, тела...

– Как поэтично! – Тофу-куна разговор об обнаженных женщинах заинтересовал сразу же. – Можно написать стихи в стиле новой поэзии. Где это было?

– В Кордове. Местным молодым людям было очень досадно, что им не разрешают поплавать вместе с женщинами, более того, им даже не позволяют подойти к ним поближе. И вот они решили подшутить...

– Что же они выкинули? – осведомился Мэйтэй.

– Они подкупили звонаря, и тот ударил в колокол на час раньше. Женщины, услыхав благовест, собрались на берегу и в одних трусиках попрыгали в воду. Прыгнуть-то они прыгнули, но ведь солнце еще не зашло!

– А ослепительное осеннее солнце не сияло?

– Но тут они поглядели на мост и увидели, что там собралось множество мужчин, которые смотрели на них. Им стало ужасно стыдно, но было уже поздно. Они сгорали от стыда.

– И что же?

– Я хочу сказать, что человеку свойственно блуждать среди обыденных и повседневных фактов, совершенно забыв о главных истинах. Нужно быть очень внимательным.

– Поистине благодатное нравоучение! Давайте, я тоже расскажу вам о блужданиях среди повседневных фактов, – предложил Мэйтэй. – Недавно в одном журнале я прочитал роман про афериста. Вот, предположим, я открываю антикварную лавку и выставляю в витрине картины и творения великих мастеров. Не какие-нибудь репродукции, а самые настоящие, без обмана, только высший сорт! И поскольку все это высший сорт, цены тоже высоки. Приходит ко мне любитель антикварных редкостей и спрашивает меня, сколько стоит вот эта картина Мотоногу. Она стоит шестьсот иен, отвечаю я. Покупатель говорит, что картина ему нравится и он очень хотел бы приобрести ее, но, к сожалению, у него нет с собой шестисот иен, а поэтому ему приходится отказаться...

– Почему это он обязательно скажет именно так? – спросил хозяин. У него никогда не было воображения. Мэйтэй снисходительно ответил:

– Это ведь роман. Предположим, что он так и сказал. Тогда я прошу его не беспокоиться о плате. Если вам нравится, говорю я, можете взять. Покупатель колеблется. Он говорит, что с удовольствием возьмет в рассрочку. И вот я говорю: «Вы будете моим постоянным клиентом, так что можете взять в рассрочку на продолжительное время. И не стесняйтесь. Вас устроит по десять иен в месяц? Могу даже уступить по пять иен». Покупатель задает вопросы, я отвечаю, и в конце концов мы приходим к соглашению. Я продаю ему картину Богоокого Мотоногу за шестьсот иен, в рассрочку по десять иен в месяц.

– Совсем как продают энциклопедию «Таймса».

– Ну, относительно этой энциклопедии все точно известно. А у меня по-другому. Я берусь за аферу. Слушайте внимательно. Как ты полагаешь, Кангэцу-кун, за сколько лет можно выплатить сумму в шестьсот иен, если вносить по десяти иен ежемесячно?

– За пять лет, разумеется.

– Так, за пять. Ну, а как ты полагаешь, Докусэн-кун, пять лет – это короткий срок?

– «В одной мысли десять тысяч лет. Десять тысяч лет – это одна мысль». И короткий, и долгий.

– Это что – из твоих псалмов? Идиотский псалом. Суть в том, что покупателю придется платить шестьдесят раз по десять иен. А привычка – страшная вещь. Если он из месяца в месяц будет повторять одно и то же, то захочет уплатить и шестьдесят первый раз, и шестьдесят второй раз. И будет платить шестьдесят третий раз, шестьдесят четвертый и так далее, и не сможет уже жить, не внося десять иен в каждый очередной срок. Человек представляется как будто бы разумным существом, но у него есть слабость – он часто погрязает в привычках и забывает основное. Я пользуюсь этой слабостью и выколачиваю из него по десять иен в месяц.

– Ну что вы! – рассмеялся Кангэцу-кун, – Разве бывают такие забывчивые люди?

Тут хозяин совершенно серьезно заметил:

– Бывают, бывают. Помню, я выплачивал ссуду, которую мне выдали в университете. Я вносил деньги ежемесячно до тех пор, пока в кассе не отказались принимать мои взносы.

– Вот видите, значит, я прав. Вот перед вами сидит доказательство моей правоты. А тот, кто считает мое пророчество шуткой, обречен на всю жизнь выплачивать ежемесячные взносы, хотя бы было достаточно и шестидесяти раз. Вас, Кангэцу-кун и Тофу-кун, это касается в первую очередь, вы еще неопытны и можете легко поддаться на обман.

– Слушаюсь. Никогда не буду выплачивать больше шестидесяти раз.

– Все это может показаться шуткой, Кангэцу-кун, – заметил Докусэн, – но наш разговор для вас по-настоящему полезен. Возьмем такой пример. Если вот сейчас Кусями-кун или Мэйтэй-кун скажут, что вы должны извиниться перед Канэда за то, что женились без предупреждения, вы будете извиняться?

– Нет уж, от извинений прошу уволить. Конечно, если Канэда захочет передо мной извиниться, я возражать не буду, но у меня такого желания нет.

– А если вам прикажет извиниться полиция?

– Тем более прошу уволить.

– А если министр или титулованная особа?

– Еще тем более.

– Вот видите, какая разница между нашим временем и прошлыми временами. В старину власть могла сделать все. А теперь наступила эпоха, когда и власть не всегда оказывается всесильной. В наше время высочество с любыми полномочиями и с любыми титулами может позволить себе подавлять человека лишь в известных пределах. В наше время чем сильнее власть подавляющего, тем с большим ожесточением ему сопротивляются. Многое изменилось с тех времен, и появились такие вещи, с которыми власть имущие не знают, что делать. Такой мир был совершенно немыслим в старину. Поистине, люди и нравы изменились необычайно. Вот почему пророчество Мэйтэй-куна, хотя его и можно назвать шуткой, приобретает в свете того, что я говорил, совсем другое значение.

– Ну, а раз среди вас есть хоть один человек, который меня понял, – сказал Мэйтэй, – я хотел бы продолжить свое описание будущего. Как справедливо говорил Докусэн-кун, в наши дни упрямцев, которые добиваются своего, пользуясь данной им властью и палками, можно наблюдать со спокойным сердцем. Они совершенно бессильны, и их можно сравнить с комаром, который пытается состязаться с поездом. Большею частью это главари бандитов, вроде нашего Тёхана из переулка напротив. Но я ставлю другой вопрос, и вопрос этот касается не только сегодняшнего дня. Я имею в виду одно общественное явление, свойственное всему человечеству. Это брак. Давайте проследим направление культурной эволюции, и мы увидим, что в отдаленном будущем брак станет явлением немыслимым. Не поражайтесь. Сейчас я объясню. Как уже говорилось, наш век – это век индивидуализма. В старые времена, когда семью представлял муж, уезд – наместник, провинцию – князь, все остальные люди, помимо перечисленных, не были индивидуумами. А если даже и были, то таковыми не признавались. Теперь все изменилось, и каждый стал утверждать свою индивидуальность. Посмотрите вокруг себя. У любого человека такой вид, словно он говорит: «Я – это я, а ты – это ты, и не смей меня касаться». Два человека повстречались на улице и проходят мимо друг друга, при этом каждый думает: «Не только ты человек. Я не хуже тебя». Индивидуализм вошел в нашу плоть и кровь. И если все индивидуумы стали в равной степени сильными, то и слабыми они тоже стали в равной степени. Каждый стал достаточно сильным, чтобы защищать свое «Я» и одновременно слишком ослабел для того, чтобы иметь возможность с легкостью наносить ущерб ближнему. Обретенной силе человек радуется, а слабость вызывает в нем негодование. Он всеми силами тщится защитить себя и одновременно нанести урон соседу. Ясно, что при таких обстоятельствах жить становится тесно. Каждый раздулся так, что того и гляди лопнет, но ему мало места, и он стремится любыми средствами создать вокруг себя свободное пространство. Окончательно измучившись, человек сначала придумал раздельное житье – дети стали селиться отдельно от родителей. В лесных районах Японии до сих пор еще вся семья, весь род спит вповалку в одной хижине. У них еще нет индивидуальности, которую бы стоило утверждать, а если и есть, они ее еще не утверждают. Они довольны тем, что имеют. Зато в цивилизованном обществе считается ужасным, если дети или родители не имеют возможности настоять на своем, и потому, безопасности ради, родители и дети живут раздельно. В более цивилизованной Европе такой порядок существует уже давно. А если и случается, что родители и дети живут под одной крышей, то сын одалживает у отца деньги под проценты и платит ему за пансион. Такой прекрасный обычай возник потому, что отец научился ценить в сыне индивидуальность. Такие нравы необходимо по возможности скорее импортировать в Японию. Родственники разошлись уже давно. Родители отделяются от детей на наших глазах. Но должно появиться желание отделиться еще от чего-нибудь, ибо с развитием нетерпимой индивидуальности неизбежно будет расти и уважение к ней. И вот настанет очередь расстаться супругам. В наше время супругами называют мужчину и женщину, которые живут под одной крышей. Это ошибка. Чтобы быть супругами, необходима гармония характеров. В старину такая гармония существовала. Говорили: «В двух телах одна душа». На первый взгляд казалось – вот муж и жена, их двое, на самом же деле был только один. И после смерти муж и жена оборачивались в одного человека. Дикие были нравы. Теперь это невозможно. Муж остается мужем, жена – женой. Жена приходит к мужу, уже закалив в гимназии свою индивидуальность, стриженая, в юбке, и она, естественно, не может сделаться такой, какой ее хочет видеть муж. А если такое случится, про нее скажут, что она не жена, а кукла. Чем умнее женщина, тем более чудовищные формы принимает ее индивидуальность. Чем больше она развита, тем меньше шансов, что она будет соответствовать индивидуальности мужа. И вот между мужем и женой начинаются конфликты. И как раз те, кого называют умными, примерными женами, все дни напролет воюют с мужем. Далее, с ростом ума и примерности жены растут и испытываемые супругами мучения. Они становятся столь разнородными, как вода и масло. И хорошо было бы, если бы вода и масло спокойно сохраняли свои уровни, но они вступают в реакцию, и дом начинает содрогаться, как во время великих землетрясений. Наконец люди начинают понимать, что дальше жить вместе немыслимо...

– И супруги будут расходиться? – спросил Кангэцу-кун. – Признаюсь, это меня беспокоит.

– Будут расходиться. Обязательно будут. Разойдутся супруги во всем мире. А те, кто не последует этому, не будут больше считаться супругами.

– И на меня так будут смотреть? – хихикнул Кангэцу-кун.

– Твое счастье, что ты родился в эпоху Мэйдзи. Но вот я останусь холостым, ибо мой мозг проник сквозь завесу будущего. Некоторые ссылаются на несчастную любовь. Близорукие глупцы! Ну ладно. Слушайте дальше. Наступит день, когда с неба спустится мудрец и провозгласит небывалое: «Человек – животное-индивидуалист. Да будет уничтожение индивидуальности приравнено к уничтожению человеческой жизни! Для сохранения значимости человека необходимо любой ценой охранять и всячески развивать его индивидуальность. Бракосочетание противоречит человеческой природе. Это варварство. Пусть оно имело место в седые века старины, когда не существовал развитый индивидуализм. Но в наше цивилизованное время есть еще люди, которые не вырвались из плена старых привычек, и это весьма прискорбно. В наше время культура достигла наивысшей точки, сейчас нет причин, которые могли бы оправдать нелепую дружбу и связь между отдельными индивидуумами. И все же некоторые невежественные юноши и девицы, отдавшись мгновенной низкой страсти, предаются животным наслаждениям. Это оскорбляет нравственность, губит этические основы. Ради человечества, ради культуры, ради сохранения индивидуальности этих несчастных юношей и девушек давайте всеми силами бороться против диких обычаев...»

– Сэнсэй, я протестую против вашей теории, – сказал в отчаянии Тофу, стукнув ладонью по колену. – На мой взгляд, нет на свете ничего более святого, чем любовь и красота. Они приносят нам наслаждение, счастье, радость. Только благодаря любви и красоте наши чувства становятся утонченными и чистыми, характер – возвышенным. Не забудем любовь, не забудем красоту, где бы мы ни родились. Эти чувства проявляются в нашей жизни, любовь в супружеских отношениях, а красота в искусстве, в поэзии и музыке. И так будет до тех пор, пока будут жить люди на земле.

– Хорошо, если бы было так. Но, очевидно, придется примириться. Разве ты не слыхал, что сказал мудрец? Мудрец сказал, что искусство ждет такая же судьба, как и супружество. Развитие индивидуальности означает свободу индивидуальности. А свобода индивидуальности означает: «Я – это я, ты – это ты, и не смей меня касаться». Так исчезнет основа для существования искусства. Искусство сейчас существует потому, что между художниками и ценителями их творений есть сходство вкусов. Вот ты поэт, ты хвастаешься, что ты поэт-новатор. Но ведь если не найдется человека, который прочтет твои стихи и похвалит их, тогда, прости пожалуйста, ты будешь их единственным читателем. Сочиняй сколько хочешь «Песен орла» – не поможет. Твои произведения читают только потому, что ты родился в счастливую эпоху Мэйдзи...

– Да не очень-то читают...

– Ну, если уж теперь не читают, то в будущем, когда появится великий мудрец и начнет утверждать свою теорию, отвергающую браки и супружескую жизнь, у тебя не останется ни одного читателя. И совсем не потому, что никто не захочет читать именно тебя, а просто никому не будут интересны стихи, независимо от того, кто их написал. Ведь у каждого будут свои, вполне определенные и совершенно отличные от других вкусы. Первые признаки такого положения мы наблюдаем уже в наше время – например, в Англии. Авторов, в произведениях которых наиболее отчетливо проявляется индивидуальность характера, почти не читают. И понятно почему. Ведь такие произведения интересны только тем читателям, у которых индивидуальные черты характера соответствуют особенностям характера автора. Это явление будет считаться все более обычным, и к тому времени, когда брак станут рассматривать как явление безнравственное, искусство окончательно погибнет. Ведь так? То, что напишешь ты, не пойму я. То, что напишу я, не поймешь ты. Между тобой и мной не будет ни искусства, ни кучки навоза.

– Все это так, но я интуитивно чувствую, что здесь что-то не то.

– Если ты полагаешься на интуицию, то я чувствую свою правоту всеми печенками.

– Возможно, ты чувствуешь своими печенками, – заговорил Докусэн-кун, – но не следует давать человеку возможность иметь индивидуальный характер, ибо это стеснит еще больше отношения между людьми. Почему Ницше выдумал своего сверхчеловека? От этой самой тесноты. Сверхчеловек – это олицетворение философии тесноты. На первый взгляд может показаться, что сверхчеловек – это идеал, к которому следует стремиться, а на самом деле это всего-навсего продукт недовольства. Ницше прозябал в девятнадцатом веке, когда нельзя было без оглядки на других перевернуться с боку на бок. Он нес всю эту чушь от отчаяния. Когда я его читаю, я испытываю не восхищение, а жалость. Его голос – это не голос безумного смельчака и идейного борца, а вой обиженного, который испытывает боль и поэтому проклинает все на свете. Но так и должно было случиться. В древние времена стоило появиться какому-либо герою, и все уже собирались вокруг него, и все были довольны. Если бы такое положение сохранилось до сих пор, Ницше не пришлось бы создавать героя при помощи пера и бумаги. Вот Гомер и другие старинные авторы тоже изображали сверхчеловеческие характеры. Но разве их можно сравнить со сверхчеловеком Ницше? Их характеры светлые и радостные. На них приятно смотреть. Были веселые подвиги, эти подвиги весело изложили на бумаге, и читатель не испытывает никакой горечи. Но во времена Ницше не появлялось ни одного героя. А если бы герой и появился, никто бы не признал его героем. В древности был один Конфуций, вот он и болтал, что в голову взбредет. А в наше время Конфуциями хоть пруд пруди. Не исключено даже, что все люди – Конфуции. И сколько ни убеждай других, что ты Конфуций, никто на тебя внимания не обратит. Это и порождает недовольство. А недовольство, в свою очередь, порождает книжных сверхчеловеков. Мы желали свободы, и мы получили ее. Но мы ее не ощутили в полной мере. И европейская цивилизация хороша только на первый взгляд, на самом же деле она никуда не годится. А вот у нас на Востоке с древних времен отдавалось предпочтение совершенствованию духа. И это было правильно. Да вы оглянитесь! Из-за развития индивидуализма все стали неврастениками. Дальше уже некуда идти. Только теперь люди стали понимать значение пословицы: «Народу под князем спокойно», и справедливость слов о том, что нагие и голодные – это и есть народ. Но теперь уже поздно. Так спившийся пьяница может жалеть о том, что начал когда-то пить сакэ.

– Это очень пессимистическая теория, сэнсэй, – сказал Кангэцу-кун. – Но я, как это ни странно, никакой тревоги не испытываю.

– Это потому, что ты только что женился, – сразу объяснил Мэйтэй, а хозяин вдруг сказал:

– Ты совершаешь громадную ошибку, когда женишься и думаешь, что женщина – это доброе и умное существо. В назидание я хочу прочитать тебе кое-что интересное. Слушай внимательно. – Он взял в руки старую книгу, которую недавно принес из кабинета. – Эта книга – старинная книга. И из нее видно, что женщины были существами вредными уже в те времена.

– Поразительно, – сказал Кангэцу-кун. – Когда была написана эта книга?

– Это Томас Нэш, шестнадцатый век.

– Еще более поразительно. Неужели уже в те времена ругали мою жену?

– Он ругает разных женщин. К их числу, несомненно, принадлежит и твоя жена. Поэтому слушай.

– Еще бы, конечно, буду слушать. Очень вам благодарен.

– Написано: «Вначале познакомлю вас со взглядами на женщин, высказанными древними мудрецами и философами». И вот... Вы слушаете?

– Все слушаем. Даже я, холостяк, слушаю.

– «Аристотель сказал: известно, что женщина – источник всяких неприятностей. И если жениться, то нужно брать женщину маленькую, а не большую, ибо малая неприятность лучше большой. От нее меньше хлопот...»

– Кангэцу-кун, у тебя жена большая или маленькая?

– Она – большая неприятность.

– Ха-ха-ха... Интересная книга. Читай дальше.

– «Некто спросил: что есть величайшее чудо? Мудрец ответил: верная жена...»

– А кто этот мудрец?

– Имя не указано.

– Наверное, рогоносец.

– Теперь о Диогене. «Некто спросил: когда нужно жениться? Диоген ответил: юношей рано, стариком поздно».

– Додумался же до такого Диоген-сэнсэй, сидя в бочке.

– «Пифагор сказал: на свете есть три страшные вещи. Сказал: огонь. Сказал: вода. Сказал: женщина».

– Смотрите, какие глупости говорят греческие философы! На мой взгляд все эти страшные вещи ничего не стоят. Я вот в огне не горю, в воде не тону... э-э... – Докусэн-кун замялся.

Мэйтэй пришел на помощь:

– На женщин не кидаюсь.

Хозяин стал читать дальше:

– «Сократ сказал, что величайшим трудом для человека является управление женщиной. Демосфен сказал: если человек хочет замучить врага, пусть он подарит ему свою жену, ибо она поднимет в семье ветер и бурю и днем и ночью будет мучить его. Сенека считал женщину и невежество двумя величайшими бедствиями мира. Марк Аврелий сказал, что женщиной так же трудно управлять, как заморскими владениями. Платон считал, что женщины украшаются, дабы скрыть природное уродство. Валерий в письме другу писал, что для женщин на этом свете нет ничего невозможного, и молил богов, чтобы они сжалились над другом и оградили его от женских козней. Он же писал: что есть женщина? Она – враг дружбы и любви. Она – мука неизбежная. Она – вред обязательный. Она – соблазн природный. Она – яд, сладкий, как мед. Если бросить женщину – безнравственно, то не бросить ее – преступление...»

– С меня хватит, сэнсэй. Если наслушаешься такого о жене, то ничего уже не будет нужно.

– Тут еще несколько страниц. Послушай уж заодно.

– Лучше остановиться, – заметил Мэйтэй. – Вероятно, вот-вот изволит вернуться госпожа...

И в этот момент из столовой донесся голос хозяйки:

– О-Сан, поди сюда!

– Вот так так! – воскликнул Мэйтэй. – Слушай, а госпожа уже дома!

Хозяин фыркнул.

– Подумаешь, – сказал он.

– Хозяюшка, когда это вы успели вернуться?

В столовой тихо, ответа не последовало.

– Хозяюшка, вы слышали, что здесь говорилось?

Ответа нет.

– Не подумайте, что это мнение хозяина! Это мнение господина Нэша из шестнадцатого века!

– Ничего не знаю, – донесся издалека голос хозяйки. Кангэцу-кун хихикнул.

– Я тоже не знаю, так что извините, пожалуйста! – крикнул Мэйтэй и захохотал. Тут с шумом отворилась парадная дверь, раздвинулись сёдзи, и в гостиную бесцеремонно ввалился Татара Сампэй-кун.

Сегодня он был не похож на себя. На нем была сверкающая белизной сорочка и сюртук с иголочки. Он был заметно навеселе, в руке у него была тяжелая корзинка с четырьмя бутылками пива. Он поставил бутылки рядом с кусками бонита и рухнул на циновки.

– Ну, как у вас желудок, сэнсэй? – осведомился он. – Все дома сидите, вот и не поправляетесь!

– А я тебе еще не сказал, лучше у меня желудок или хуже.

– Да что с того, что не сказали! Лицо у вас какое-то плохое. Совсем желтое. Сейчас надо удить рыбу. Взять в Синагава лодку и... Я в то воскресенье удил.

– Что поймал?

– Ничего не поймал.

– И все-таки хорошо было?

– Поистине душой воспрянул. А вы были когда-нибудь на рыбалке? – Он обратился ко всем сразу. – Удить рыбу очень интересно. На крошечной лодочке в огромном море...

– А я хочу на огромной лодке по крошечному морю, – заявил Мэйтэй.

– И если уж удить, то выловить кита или русалку, иначе неинтересно, – добавил Кангэцу-кун.

– Да разве такие вещи ловятся? Никакого здравого смысла у этих литераторов.

– Я не литератор.

– Да? А кто же вы? Например, дельцам, как я, здравый смысл совершенно необходим. Знаете, сэнсэй, за последнее время я весьма обогатился здравым смыслом. Вращаешься в таком обществе и сам становишься таким.

– Каким это таким?

– И знаете... вот с сигаретами... Пока куришь «Асахи» или там «Сикисима», никто на тебя внимания не обратит. – И Сампэй-кун достал и закурил египетскую сигаретку с золоченым мундштуком.

– Откуда у тебя деньги на такую роскошь?

– Денег у меня еще нет. Но я думаю где-нибудь их раздобыть. Когда куришь такие сигареты, тебе не могут не доверять.

– Отлично, – обращается Мэйтэй к Кангэцу. – И хлопот никаких. Добывать деньги, пользуясь доверчивостью людей, легче, чем шлифовать твои шарики, Кангэцу-кун. Просто комфортабельный способ.

Кангэцу не успел ответить, как Сампэй-кун вскричал:

– А, так это вы и есть Кангэцу-сан? Вы так и не стали доктором? Ну, тогда возьму я.

– Доктора?

– Нет, барышню Канэда! Мне, разумеется, неудобно перед вами, но родители так настаивают, что я согласился. Меня только беспокоило, как я оправдаюсь перед вами.

– Да вы не стесняйтесь, – сказал Кангэцу, а хозяин как-то неопределенно проговорил:

– Если хочется, то бери... Думаю, это ничего...

Мэйтэй рассмеялся:

– Вот приятная новость! Нет, поистине о дочерях беспокоиться не стоит. Я же говорил, что ее кто-нибудь возьмет! Вот у нее и появился жених, да еще какой великолепный джентльмен! Тофу-кун, вот тебе материал для новых стихов. Принимайся за дело.

– А, так вы – Тофу-кун? – вскричал Сампэй. – Не сочините ли вы нам что-нибудь к свадьбе? Мы бы сразу отпечатали и распространили. Даже в «Солнце» опубликуем!

– Хорошо, я что-нибудь сделаю. К какому сроку вам надо?

– Это не важно. Давайте то, что у вас уже готово. А мы вас за это пригласим на свадьбу и угостим. Шампанским угостим. Вы когда-нибудь пили шампанское? Это очень вкусно... Сэнсэй, я хочу пригласить на свадьбу оркестр. Как вы полагаете, можно будет переложить стихи Тофу-куна на музыку и сыграть?

– Как хочешь.

– Сэнсэй, может быть, это сделаете вы?

– Не говори глупостей.

– Может быть, здесь есть кто-нибудь, кто знает музыку?

– Вот есть мастер скрипки – провалившийся кандидат в доктора Кангэцу-кун. Только его надо хорошенько попросить. Он не такой человек, чтобы согласиться на бутылку шампанского.

– Знаете, шампанское по четыре или пять иен – это не шампанское. Я буду угощать не такой дешевкой. Так вы сочините мне музыку?

– Сочиню. Даже за бутылку по двадцать сэн сочиню. Даже даром сочиню.

– Нет, даром я принять не могу. Я обязательно должен отблагодарить. И если вам не нравится шампанское, то как вам понравится вот это? – Он достал из внутреннего кармана десяток фотографий и разбросал по циновке. Это были портреты девиц самого нежного возраста в хакама, в фури-содэ, с высокими прическами. – Вот сколько у меня кандидаток, сэнсэй. Я могу отблагодарить Кангэцу-куна и Тофу-куна, посватав их за любую из них. Как вам нравится вот эта? – спросил он, тыча в лицо Кангэцу одну фотографию.

– Хороша. Сосватайте меня за нее.

– И эта?

– И эта хороша. За нее тоже сосватайте.

– Так за какую же из них?

– За любую.

– Ох, какой вы любвеобильный! Сэнсэй, а вот эта – племянница одного профессора.

– Да?

– У нее замечательный характер, и она очень молода. Ей всего семнадцать. Приданое – тысяча иен. А эта – дочь губернатора.

– А нельзя ли будет жениться сразу на всех?

– Сразу на всех? Что вы! Вы проповедуете многоженство?

– Я не сторонник многоженства. Просто я любитель женщин.

– Ну, хватит, – сказал хозяин. – Убирай отсюда эти штучки, да поживее...

– Значит, ни одна не подходит? – уныло спросил Сампэй-кун и снова спрятал фотографии обратно в карман.

– Что это за пиво?

– Это вам гостинец. В честь предстоящей свадьбы. Купил в лавочке на углу. Прошу отведать.

Хозяин хлопнул в ладоши и приказал служанке откупорить бутылки. Пятеро господ – хозяин, Мэйтэй, Докусэн, Кангэцу и Тофу – торжественно подняв стаканы, поздравили Сампэй-куна с предстоящим счастливым браком. Сампэй-кун был вне себя от восторга.

– Господа, я приглашаю вас всех на свадьбу. Надеюсь, вы не откажетесь?

– Я не приду, – сразу сказал хозяин.

– Почему? Ведь такой торжественный случай раз в жизни бывает. Как же вы не придете? Это же бессердечно!

– Нет, не бессердечно, и я не приду.

– Может быть, у вас нет приличного костюма? Если вам нужны хаори и хакама, я устрою. Надо же хоть изредка выходить на люди, сэнсэй. Я вас познакомлю со знаменитостями.

– Нет, я не приду.

– У вас желудок исцелится.

– Пусть даже не исцелится.

– Ну, раз вы так заупрямились, делать нечего. А вы?

– Я? – сказал Мэйтэй. – Обязательно приду. Если это возможно, я бы даже хотел быть сватом. «Шампанским прославляют торжество в весенний вечер...» Что? Сват – Судзуки То-сан? Вон в чем дело... Впрочем, я так и думал. Ну что же, делать нечего. Двух сватов – слишком много. Ладно, буду как обыкновенный гость.

– А вы как?

– Я? – сказал Докусэн-кун. – «Веду тихую жизнь под луной, а в бамбуковой роще ветер свистит. Но взаимна дружба людей – белобородых старцев и краснощеких юнцов».

– Что это? Из сборника китайских стихов?

– Я и сам не знаю.

– Не знаете... Жаль. А вы, Кангэцу-кун, конечно, будете обязательно? Вы ведь знакомы с невестой...

– Обязательно. Должен же я прослушать свою музыку в исполнении оркестра.

– Да, разумеется... А вы, Тофу-кун?

– Как вам сказать... Хотелось бы присутствовать и прочитать вам новые стихи.

– Это очень приятно. Сэнсэй, мне никогда в жизни еще не было так приятно. И с вашего разрешения я выпью еще стакан пива.

Он принялся за пиво, которое принес в подарок хозяину, и совершенно побагровел.

Короткий осенний день начал наконец клониться к вечеру. Я поглядел на жаровню. В жаровне валялись груды окурков. Огонь уже давно погас. И даже этим беззаботным людям стало, по-видимому, скучно.

– Смотрите-ка, – сказал Докусэн-кун. – Уже поздно. Я иду домой.

Он поднялся. Вслед за ним поднялись все остальные. Они ушли, и в гостиной стало скучно, как в театре после спектакля.

Хозяин поужинал и удалился в кабинет. Хозяйка, кутаясь от холода, принялась штопать застиранное тряпье. Дети уснули возле нее. Прислуга ушла в ванную.

Все эти люди кажутся беззаботными, но постучите по донышку их души, и вы услышите какой-то печальный отзвук. И ноги прозревшего Докусэн-куна ступают только по земле. Возможно, Мэйтэй-куну живется легко, но и его мир не так прекрасен, как принято изображать на картинах. Вот и Кангэцу-кун бросил обтачивать свои шарики и привез из провинции жену. Все идет своим чередом. Но когда то, что идет своим чередом, тянется до бесконечности, становится как-то тоскливо. И лет через десять Тофу-кун, наверное, осознает, каким он был дураком, когда раздаривал свои стихи направо и налево. О Сампэй-куне трудно сказать, будет он жить в воде или в лесах. Хорошо, если бы он всю жизнь мог радоваться, угощая людей шампанским. А Судзуки То-сан будет катиться все ниже и ниже и будет пачкаться все больше и больше. Но и по уши в грязи он будет более сыт, чем те, кто не умеет катиться.

Больше двух лет прошло с тех пор, как я, кот, появился среди людей. Я считал, что в мире нет другого кота, равного мне по уму, но недавно я прочитал рассуждения незнакомого своего сородича, кота Мурра, и они поразили меня. Я узнал, что кот Мурр умер давным-давно, лет сто назад. Теперь, оказывается, только для того, чтобы удивить меня, он стал привидением и является мне из далекого потустороннего мира. Этот кот не ведал канонов сыновнего долга – однажды отправился навестить свою мать, неся ей в подарок рыбку, но по дороге не выдержал и потребил ее сам. Отсюда видно, что его ум не уступал уму человека. Однажды он даже удивил своего хозяина, сочинив стихи. И если подобный герой жил век назад, такому ничтожеству, как я, давно следовало бы проститься с этим светом и отправиться в то королевство, где царствует Ничто.

Мой хозяин рано или поздно умрет от больного желудка. А дядька Канэда уже сейчас, в сущности говоря, мертвец, жертва собственной алчности. Опали осенние листья. Смерть – неизбежный удел всего сущего. Возможно, лучше умереть скорее, нежели жить без пользы. По рассуждению некоторых господ, судьба приведет человечество к самоубийству. И коты будут рождаться в век индивидуализма. Это будет ужасно. Я чувствую себя как-то неважно. Надо выпить пива Сампэй-куна и немного развеселиться.

Я отправился на кухню. Лампу давно задул осенний ветер, проникающий сквозь дверную щель. Ночь, наверное, лунная, потому что из окна падает свет. На подносе стоят три стакана. Два из них наполовину наполнены коричневатой жидкостью. Даже кипяток кажется холодным в стеклянной посуде, а в призрачном лунном свете эта жидкость тем более представляется ледяной. И пить ее совсем не хочется. Но попробовать надо. Сампэй, пивший ее, был красен и веселился вовсю. Вероятно, и мне, коту, будет весело, если я выпью. Ведь такова жизнь, не знаешь, когда умрешь. Все, что можно, следует испытать при жизни. Потом будет поздно, останется только с сожалением глядеть из могилы. «Попробую», – сказал я себе и лизнул коричневой жидкости. Я был поражен. Мне показалось, что в мой язык вонзились мелкие иголки. Как могут люди пить такую гадость? Мне, коту, ее не выпить. Кот и пиво не сходятся характерами. Я хотел уже отойти, но передумал. Люди часто говорят: «Хорошее лекарство на вкус горькое». Когда человек простудится, он пьет, кривясь, что-то неприятное. Потому ли он выздоравливает, что пьет, или пьет, потому что выздоравливает, я не знаю до сих пор. А тут мне представляется удобный случай разрешить этот вопрос относительно пива. Если у меня станет так же горько в животе – ну, что же делать! Зато как будет великолепно, если мне станет так же отчаянно весело, как Сампэй-куну! Тогда я научу пить пиво всех знакомых. «Будь что будет», – подумал я и, отдавшись на волю судьбы, снова высунул язык. Я плотно закрыл глаза и принялся лакать.

Я еле выдерживал, но все же выпил один стакан до дна. И странное дело – сначала кололо язык и мучительно вязало рот, но чем дальше, тем становилось легче. Таким образом, я быстро прикончил первый стакан и, окрыленный успехом, безо всякого труда разделался со вторым стаканом. В конце концов я отправил в живот все, что было разлито на подносе.

Некоторое время я сидел молча, прислушиваясь к своим ощущениям. Постепенно я согрелся, уши начали гореть, глаза застилал туман. Мне захотелось петь песни, захотелось плясать нэкодзя-нэкодзя. А ну вас всех к чертям, и хозяина, и Мэйтэя, и Докусэна... У меня возникло горячее желание исцарапать рожу дядьке Канэда. Захотелось отгрызть нос у его жены. Захотелось разного. Я поднялся, пошатываясь. Мне захотелось пойти куда-нибудь. Ох, как весело! Мне захотелось на улицу. Я вышел на улицу, и мне захотелось поздороваться с Луной. Здравствуй, госпожа Луна! Ох, как весело!

Так вот что называется опьянением! Я пошел, или побрел, беспорядочно перебирая ногами. Но вдруг мне захотелось спать. Интересно, сплю я или хожу? Глаза не раскрываются, отяжелели веки. Ну так все равно. Чего мне бояться? Не боюсь ни моря, ни леса... И я ступил на подламывающиеся лапы. Раздался всплеск – попался! Я и ахнуть не успел. Я даже ничего не сообразил сначала. Со мной творилось что-то ужасное.

Когда я пришел в себя, то обнаружил, что барахтаюсь в воде. Я захлебывался и бил лапами изо всех сил. Я старался ухватиться за что-нибудь, но лапы уходили под воду. Тогда я попробовал оттолкнуться задними лапами и взмахнул передними. Тут мои когти за что-то уцепились. Голова высунулась из воды. Я осмотрелся. Оказалось, что я упал в огромный чан, врытый в землю. В этом чане летом держали траву, называемую «мидзуаои», но потом прилетел ворон Канко, слопал всю траву и приспособил чан для купания. Воды становилось все меньше. Я только недавно обратил внимание на то, что за последнее время вороны перестали прилетать. Но я никогда не думал, что мне суждено купаться здесь вместо них.

Чан довольно широкий. Лапой до края не достать. Если не двигаться, остается только тонуть. Пока барахтаешься, когти скребут по стенкам чана, и кажется, что спасение уже близко, но тут же снова погружаешься с головой в воду. Погрузившись, начинаешь захлебываться и снова барахтаешься. Постепенно устаешь, лапы уже не слушаются, и даже не понимаешь, зачем нужно барахтаться. Барахтаешься, потому что тонешь, или тонешь, потому что барахтаешься.

Я испытывал невыносимые муки, но в то же время думал: «Я выбиваюсь из сил потому, что хочу выбраться из чана. Но, очевидно, мне все равно это не удастся. Мои лапы не вытягиваются и на три вершка. Предположим даже, что я всплыву на поверхность и вытяну передние лапы на всю длину. Все равно я не смогу зацепиться за край чана. Нет, если я даже буду стараться сто лет, выбраться не смогу. А если ясно, что я не смогу выбраться, то для чего же стараться? Тяжело, когда знаешь, что все напрасно. Не стоит. Самому обрекать себя на муки, самого себя на муки, самого себя подвергать пытке – это глупо».

Нет, довольно. Будь что будет. Не буду больше царапать стенку чана. И я отдал на волю судьбы свои передние лапы, свои задние лапы, свою голову, свой хвост.

Постепенно мне становилось все легче и легче. И я уже не понимал, что я испытываю – муки или блаженство. Где я, в воде или в комнате? Все равно, где бы я ни был, только бы было легко. Нет. Я уже не чувствую даже, что мне легко. Покой! Необычайный покой. Я умираю. И, умирая, я обретаю этот великий покой. Великий покой обретается только в смерти. Намуамида-буцу, Намуамида-буцу*. Благословенно небо!

* Этими словами начинается буддийская молитва.

[Предыдущая часть]     Оглавление


Фантастика:    Братья Стругацкие:    [КАРТА СТРАНИЦЫ]    [ПОИСК]   

ТВОРЧЕСТВО: [Книги] [Переводы] [Аудио] [Суета]
ПУБЛИЦИСТИКА: [Off-Line интервью] [Публицистика АБС] [Критика]
    [Группа "Людены"] [Конкурсы] [ВЕБ-форум] [Гостевая книга]
ВИДЕОРЯД: [Фотографии] [Иллюстрации] [Обложки] [Экранизации]
СПРАВОЧНИК: [Жизнь и творчество] [Аркадий Стругацкий] [Борис Стругацкий] [АБС-Метамир]
    [Библиография] [АБС в Интернете] [Голосования] [Большое спасибо] [Награды]

Оставьте Ваши вопросы, комментарии и предложения.
© "Русская фантастика", 1998-2004
© Сосэки Нацумэ, текст, 1905
© Л. Коршиков, А. Стругацкий, перевод, 1960
© Дмитрий Ватолин, дизайн, 1998-2000
© Алексей Андреев, графика, 2001
   Редактор: Владимир Борисов
   Верстка: Владимир Дьяконов
   Корректор: Владимир Дьяконов
Страница создана в январе 1997. Статус офицальной страницы получила летом 1999 года