Переводы



Сказание о Ёсицунэ

Перевод А. Стругацкого

[Предыдущая часть]     [Следующая часть]

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

О том, как Таданобу
тайком пробрался в столицу

Итак, Сато Сиробёэ Таданобу двадцать третьего числа двенадцатого месяца дошел до столицы. Дни он проводил, скрываясь в окраинах, а по ночам забирался в город и разузнавал о Судье Ёсицунэ. Однако слухи ходили самые разные, и доподлинно никто не знал. Одни слыхали, будто Ёсицунэ бросился в реку Ёсино, другие говорили, будто он через земли Северного побережья ушел в край Осю. Так, слушая и не зная, чему верить, проводил Таданобу дни в столице.

Между тем наступило двадцать седьмое число двенадцатого месяца. Еще два дня прожил он в беспокойстве, и вот уже из старого года остался лишь сегодняшний день. Завтра сменяется год, начинается новая весна, и плохо тому, кто не празднует три дня смену трех дат. А Таданобу не знал, где провести хотя бы одну из этих ночей.

Надо сказать, что жила в столице женщина, беззаветно влюбленная в Таданобу. Отцом ее был некто Косиба-но Нюдо, и проживала она у него в доме на перекрестке Четвертого проспекта и переулка Муромати, а звали ее Кая. Еще в дни пребывания Судьи Ёсицунэ в столице она с первого взгляда влюбилась в Таданобу и предалась ему всей душой. Когда на рассвете тринадцатого дня месяца симоцуки он вместе с Судьей Ёсицунэ покидал столицу, она провожала его до самого города Кавадзири в Сэтцу, умоляя взять ее с собою хотя бы на самой утлой лодке в самое бурное море. Но Таданобу полагал неразумным даже то, что его господин посадил на корабль свою жену и других своих дам. «Как могу я помыслить взять ее с собой?» – подумал он, решительно прервал горькое прощание и уплыл на Сикоку один. Но любовь эту он не забыл и двадцать девятого ночью отправился к ней.

Она выбежала навстречу, безмерно обрадовалась, укрыла в своих покоях и всячески обиходила. Потом поведала о госте своему батюшке, и тот, призвав Таданобу к себе, сказал:

– С той поры, как вы соизволили оставить на время столицу, нам ничего о вас не было известно. Сердечно рад, что вы сочли возможным ввериться моему недостойному попечению и явились сюда.

И тут же пригласил его проводить старый год. А Таданобу про себя решил: как только наступит веселая зеленая весна, стают снега на горных вершинах и покроются листвой подножия гор, он тут же уйдет в край Осю.

Но недаром говорится: «Небо уст не имеет, а глаголет через людей». Никто никого с умыслом не извещал, однако пошли разговоры, что-де Таданобу в столице, и вскорости стало известно, что люди из Рокухары его разыскивают. Прослышав об этом, Таданобу сказал: «Не ляжет из-за меня позор на других» – и порешил покинуть столицу четвертого числа первого месяца, но ему сказали, будто этот день для него несчастливый, и он отложил уход. Пятого числа он опять не ушел, не в силах расстаться с возлюбленной. Но он решил непременно уйти на рассвете шестого.

На что никогда мужчине нельзя полагаться, так это на женское сердце. Вчера еще давала клятву «так быть вместе навеки, чтоб нам в небесах птиц четой неразлучной летать; так быть вместе навеки, чтоб нам на земле раздвоенной веткой расти!». И вдруг, словно одержимая злым демоном тэмма, в одну ночь она сердце свое меняет!

Когда в прошлом году Таданобу отбыл на Сикоку, приглянулся ей другой, и влюбилась она немедля. Это был камакурский воин, уроженец Восточных земель по имени Кадзивара Сабуро. Власти его ласкали, Таданобу же был от властей беглецом. Она не могла предпочесть беглеца счастливцу и решила рассказать обо всем Кадзиваре: пусть он убьет Таданобу или возьмет живым и доставит к Камакурскому Правителю, а уж насчет награды за такое дело можно не сомневаться. Решивши так, она направила к Кадзиваре в дом, что на перекрестке Пятого проспекта и проспекта Ниси-но Тоин, посыльного, и Кадзивара поспешно к ней явился.

Спрятав Таданобу в одном из покоев, она поставила перед Кадзиварой угощение. Затем она сказала ему шепотом на ухо:

– Я призвала вас вот для чего. Между вассалами Судьи Ёсицунэ есть человек по имени Сато Сиробёэ Таданобу. После боя в горах Ёсино он успел скрыться, и с вечера минувшего двадцать девятого числа он находится в этом доме. Завтра он намерен уйти в край Осю. Вы не должны сердиться на меня, что я не сообщила вам раньше. Чтобы не затрудняться самому, пришлите сюда пеших стражников. Они его убьют либо возьмут живым, вы доставите его к Камакурскому Правителю и попросите награду!

Выслушав это, Кадзивара Сабуро некоторое время молчал, остолбенев от неожиданности. Было ли когда что-либо столь отвратное, жалкое и бессмысленное? Да, женская любовь еще более призрачна и мимолетна, чем молнии блеск или марево в жару, чем снежинка, упавшая в воду. Злосчастному Таданобу и во сне не снилось, что, доверившись этой женщине, он обрек себя бесславной гибели.

И сказал Кадзивара Сабуро:

– Я все понял. Однако я приехал в столицу по важнейшим делам дома Кадзивары на три года, а сейчас пошел только второй год. Меж тем отбывающему в столицу не дают два поручения разом. Потому и нет у меня повеления убить Таданобу. Если даже я из жадности и вступлю с ним в бой, выказывая тем верность своему господину, никакой награды мне не будет, ибо не было на то мне приказа. А если я к тому же бой проиграю, это ляжет позором на весь мой род. Так что я не пригоден к такому делу. Поищите того, кто ненавидит Таданобу сильнее.

С этими словами он повернулся и торопливо ушел домой. «Этой женщине неведомы человеческие чувства, нет у нее сердца», – подумал он и больше никогда ее не посещал.

Предавши любовь Таданобу и отвергнутая Кадзиварой, девица Кая словно бы повисла между небом и землей. А кто виноват, что ее отвергли? Как ни поверни, а выходит, что Таданобу теперь ее враг! И она решила сама сделать донос в Рокухару. Явилась туда в ночь пятого числа, вызвала Ходзё Ёситоки и долго его упрашивала, пока не впустили ее к самому Токимасе, и она ему все выложила.

– Не теряя времени идите и возьмите его! – раздался приказ, и отряд в двести всадников помчался к перекрестку Четвертого проспекта и улицы Муромати.

Накануне вечером Кая понудила Таданобу упиться прощальным вином, и он спал как убитый. А женщина, предавшая его, скрылась неведомо куда.

Конец Таданобу

Была в доме служанка, которая каждый день причесывала Таданобу. И вот она вбежала в комнату, где он спал, и принялась неистово его тормошить с криком: «Враги наехали!» Он вскочил, схватился за меч и, пригнувшись, выглянул. Со всех четырех сторон кишмя кишели враги, бежать было некуда. Тогда Таданобу сказал себе так:

– Что имеет начало, то имеет конец. Все живое неизбежно гибнет. Приходят сроки, и их не избежать. Я был готов к смерти у Ясимы, на земле Сэтцу, в бухте Данноура у берегов Нагато, в горах Ёсино, но еще не исполнились тогда мои сроки, потому я и дожил до этого дня. Пусть так, но глупо было бы мне пугаться, что последний час наконец пришел. Умру же я не собачьей смертью!

Он надел две белых нижних безрукавки и широкие желтые шаровары, затем бледно-желтый кафтан, завернул вокруг ног штанины и подтянул к плечам рукава, растрепанные с ночи волосы не расчесал, а собрал в пучок и завязал на темени, поверх нахлобучил и сдвинул на затылок шапку эбоси, шнурки же от нее плотно повязал на лбу. Затем он взял меч и снова, нагнувшись, выглянул наружу. В предутреннем сумраке еще не различить было цвета доспехов.

Враги, сбившись в кучки, выжидали удобный миг. Он подумал, нельзя ли под покровом темноты проскользнуть между ними? Но враги явились в панцирях, с луками наготове и на конях. Они помчатся в погоню, осыпая его тучами стрел. А если его ранят легко и он умереть не успеет? Его доставят живым в Рокухару и спросят: «Где Судья Ёсицунэ?» Он ответит: «Не знаю». Тогда скажут: «Раз так, церемониться с тобой не будем» – и станут его пытать. Пока хватит сил, он будет твердить: «Не знаю!», но как только дух его от мук ослабеет, он расскажет обо всем, как было. Печально обернется его решение отдать жизнь за господина в горах Ёсино! «И все же надобно во что бы то ни стало бежать отсюда», – подумал он.

Он вышел на веранду срединного входа и увидел, что над нею имеется ветхая гостиная. Он мигом поднялся туда и огляделся: как во всех старых домах столицы, крыша была из хилых досок и местами дырявая, так что сочился сквозь дыры лунный свет и виднелись звезды. Таданобу, человек крепкого сложения, уперся обеими руками и ее проломил, выскочил наверх и помчался стремглав, словно птица, вспорхнувшая с ветки. Увидев это, Ходзё Ёситоки вскричал:

– Глядите, он убегает! Стреляйте в него!

Отборных лучников он окликнул и приказал им стрелять, но слишком легок на ногу был для них Таданобу и успел уйти далеко за пределы полета стрелы. Еще только светало, улицы и переулки были забиты всевозможными телегами, оставленными на ночь, шаг коней то и дело сбивался, скакать было совсем невозможно, и враги потеряли Таданобу.

Казалось бы, что, бежавши таким манером, он мог скрыться куда угодно, однако он понимал: старший и младший Ходзё не махнут на него рукой, отдадут камакурским дружинникам приказ плотно оцепить окраины, а сами со своим отрядом обыщут каждый дом в столице. И будет весьма печально, если его загонят в угол и расстреляют какие-нибудь стражники из простолюдинов. «Пойду-ка я во дворец Хорикава, где два года обитал Судья Ёсицунэ, – решил он. – Пойду словно бы с тем, чтобы лицезреть своего господина, а там пусть случится то, что случится». И он направил стопы на Шестой проспект ко дворцу Хорикава.

Возвратившись на место, где он жил еще в прошлом году, он увидел, что все теперь там изменилось. Нет больше привратника. На верандах толстым слоем лежит пыль. Все раздвижные и подъемные двери сломаны. Шторы изодраны ветрами. Раздвинув сёдзи, он заглянул в одну из комнат. Видны лишь спутанные клочья паутины. «Аварэ, в те дни было совсем не так, как ныне», – подумалось Таданобу. Даже его неустрашимая душа затуманилась печалью воспоминаний. Оглядев все, что ему хотелось увидеть, он вошел в приемную залу, срезал бамбуковые шторы и распахнул дверь на веранду. Затем он уселся на пороге, обнажил и вытер рукавом меч. «Будь что будет», – сказал он себе и стал в одиночестве ждать, когда появятся две сотни всадников младшего Ходзё.

«Что мне младший Ходзё! – подумал он. – Вот если бы сам Ходзё Токимаса! Какой превосходный был бы у меня противник! В Восточных землях он тесть Камакурского Правителя, здесь в столице он наместник, глава Рокухары! Да я его просто недостоин! Прискорбно, что при встрече с таким почетным врагом мне придется погибнуть зря, как собаке. Ах, будь у меня добрые доспехи и полный колчан! Уж я бы всласть сразился с ним напоследок, прежде чем вспороть себе живот!» И тут он вспомнил, что доспехи есть в этом доме, в этом самом дворце Хорикава!

В прошлом году тринадцатого дня месяца симоцуки они покинули столицу, чтобы отплыть на Сикоку. Ёсицунэ горестна была разлука со столицей. Он остановился на ночь в Путевом дворце Тоба у Южных Ворот и, призвавши к себе Хитатибо, спросил:

– Как ты полагаешь, кто теперь будет жить в моем дворце Хорикава?

Хитатибо ответил:

– Никто не будет там жить. Станет он обиталищем гневных духов тэмма.

– Нельзя допустить, – сказал тогда Ёсицунэ, – чтобы место, где я прожил не один год, сделалось обиталищем демонов. Говорят, что тяжелые доспехи, если хозяин оставляет их в доме, служат охранительным талисманом и злые духи такого дома сторонятся.

Так-то и были оставлены во дворце Хорикава доспехи с узором в виде цветов вишни, белозвездный шлем, шестнадцать стрел с фазаньим оперением и грубый лук из неотделанного дерева.

«Здесь ли еще все это?» – подумал Таданобу, поспешно взобрался на чердак и заглянул. Шел час Змеи, солнце сияло над горами на востоке, лучи пробивались сквозь щели, и «белые звезды» шлема ярко сверкали под ними. Таданобу перенес все вниз, облачился в доспехи с набедренниками ниже колен, закинул за спину колчан, нацепил на лук тетиву и для пробы несколько раз натянул и отпустил, отчего она загудела, словно колокол в храме. Теперь оставалось только затвориться и ждать две сотни всадников Ходзё, и они тут как тут появились.

Передовой их отряд ворвался во двор, прочие остались за воротами. Ходзё Ёситоки, встав за дерево на углу площадки для игры в ножной мяч, крикнул:

– Стыдно, Таданобу! Выходи, не скрывайся! Тебе все равно не убежать! Мой начальник – наместник Ходзё Токимаса, и говорю тебе это я – Ходзё Ёситоки! Выходи!

Услышав это, Таданобу пинком отшвырнул дверь на веранду, наложил на лук стрелу и закричал в ответ:

– Я должен кое-что тебе сказать, Ёситоки! Жаль, что все вы такие невежды в законах войны! Сражения времен Хогэн и Хэйдзи были делом между высокородными господами, такие люди могли вести себя как им вздумается, без оглядки на самого государя и государя-монаха. А ныне совсем иное. У нас с тобой будет личная схватка. Камакурский Правитель есть отпрыск императорского конюшего Ёситомо. Мой господин – тоже сын императорского конюшего. Положим, что из-за клеветы вышла между братьями размолвка, но Камакурский Правитель будет думать совсем по-другому, когда правда окажет себя. И горе тогда роду твоему!

С этими словами спрыгнул он с веранды, встал на камень под водостоком и принялся со страшной быстротой выпускать одну стрелу за другой.

Трое воинов, во главе которых гарцевал Ёситоки, рухнули замертво на месте. Двое были ранены. Остальные вместе с Ёситоки, словно листья, сорванные бурей, заметались и, толкая друг друга, устремились по восточному берегу пруда к воротам. Увидев это, стоявшие за воротами вскричали:

– Срам, господин Ёситоки! Против вас не пять и не десять всадников, а всего один человек! Поворачивайте назад!

И беглецы, развернув коней, взяли Таданобу в кольцо и двинулись на него.

Таданобу в мгновение ока расстрелял все шестнадцать стрел до единой, отбросил пустой колчан и выхватил меч. Яростно ринулся он в самую гущу врагов и принялся без остановки разить направо, налево и на все стороны. Он не разбирал, где люди, а где кони, и немало врагов порубил он тогда. Затем он встряхнул на себе панцирь и подставил себя под тучи стрел. Стрелы отборных лучников застревали в панцире, стрелы рядовых воинов отскакивали от него, но вот уже множество стрел вонзилось между пластинами, и Таданобу почувствовал себя словно в бреду.

Бежать уже было никак невозможно, и он не хотел, чтобы ему отрезали голову, когда он впадет в беспамятство. «Время вспороть живот», – подумал он и, потрясая мечом, вскочил на веранду. Там он уселся лицом к западу, скрестивши ноги и сложив ладони, выпрямил спину и произнес такие слова:

– Вот что я должен сказать тебе, господин Ёситоки. Жалкими дурачками показала сейчас себя вся эта твоя молодежь из Идзу и Суруги, не ожидал я такого; но ты на время забудь о них и посмотри, как вспорет себе живот настоящий храбрец. Воин из Восточного края убивает себя в знак верности господину, из-за нежданной беды или чтобы не дать врагу отрезать голову, и пусть это будет примером для всех. Расскажешь Камакурскому Правителю, как я себя убил, передашь ему последние мои слова.

– Пусть будет так. Дайте ему вспороть живот с миром и затем возьмите голову, – сказал Ёситоки и, бросив поводья, стал смотреть.

С умиротворенной душою Таданобу громким голосом прочел тридцать молений Амиде-Нёрай, владыке Западного Рая.

– Благие деяния мои да послужат на пользу людям, и да будет ниспослано всем нам прозренье Пути, и да увидим мы по смерти нашей Счастливую Землю!

Так закончил молитву Таданобу, а затем обнажил большой меч, единым движением взрезал завязки панциря, встал на колено, выпрямился и, взявшись за меч поудобнее, с размаху вонзил его себе под левый бок. Легко прорезал живот слева направо, извлек меч из-под пупка, обтер лезвие и произнес:

– Вот славное оружие! Мофуса не солгал, когда обещал мне выковать добрый меч. Ничего не чувствуешь, когда вспарываешь им живот. Один лишь он останется после меня, и тот отошлют как боевую добычу на восток вместе с трупом моим. А ведь молодым дуракам что хороший меч, что плохой – все едино. Лучше возьму его с собой в Страну Мрака!

Он вновь обтер лезвие, вложил в ножны и засунул под колено. Затем разодрал края раны, просунул в живот руку и вывалил внутренности на доски веранды.

– Так с мечом поступаю, который унесу в Страну Мрака! – проговорил он и погрузил меч с ножнами рукоятью вперед в свое тело до самой тазовой кости.

Сложивши руки, не показывая вида, что умирает, он вновь принялся бодрым голосом читать молитвы.

Но смерть все не шла к нему, и он стал рассуждать о тщете человеческой жизни:

– Аварэ, горестна жизнь земная! Ни старому, ни молодому не дано знать, где положен ему предел. Кому-то смерть суждена от единой лишь стрелы, и нет утешения детям его и жене, пока они живы, а вот мне по грехам моим выпала карма такая, что я не могу умереть, хоть и убил себя. Может быть, тянется так моя жизнь потому, что я слишком любил Судью Ёсицунэ? Что ж, в Страну Мрака я вступлю со спокойной душою, вот только еще раз взгляну на меч, дарованный мне господином.

Он обнажил короткий меч, засунул острие в рот и поднялся на ноги, держа руками колени. Затем он отпустил руки и рухнул ничком. Гарда уперлась в губы, а лезвие сквозь волосы на затылке вышло наружу.

Какая печальная жизнь! Таданобу покончил с собой в час Дракона шестого дня первого месяца второго года Бундзи, и было ему двадцать восемь лет.

Как голову Таданобу
отвезли в Камакуру

Между вассалов господина Ходзё был уроженец провинции Идзу по имени Мисима-но Таро. Он приблизился к трупу и отрезал голову. Голова была доставлена в Рокухару, и объявили, что ее на посмотрение народу пронесут по улицам столицы, а затем отправят на восток. Однако знатные и простолюдины в Киото сказали так:

– Это просто своевольство господина Ходзё. Вывешивают перед тюрьмой и таскают по улицам головы врагов государства, а это всего лишь враг Ёритомо, вассал Ёсицунэ. Зачем же выставлять его голову?

И младший Ходзё в сопровождении пятидесяти всадников повез голову прямо в Восточный край. Он прибыл двадцатого дня первого месяца и в тот же день предстал перед Камакурским Правителем.

– Взята голова мятежника, – доложил он.

– Кто таков? Как его имя? – последовал вопрос.

– Это вассал Судьи Ёсицунэ, и зовут его Сато Сиробёэ Таданобу.

– Кто его настиг?

– Наместник Ходзё.

Хотя случилось это не впервые, Камакурский Правитель пришел в прекрасное расположение духа.

Когда были подробно доложены обстоятельства самоубийства и последние слова Таданобу, Камакурский Правитель сказал так:

– Это был храбрец. Такую силу духа надлежит иметь каждому. Среди молодцов моего младшего братца нет ни одного недотепы. И Хидэхира тоже знал, что делал: из всего множества своих самураев он отобрал для Ёсицунэ как раз эту пару братьев! Как же так получается, что подобных воинов нет у нас в Восточном крае? Одного такого я предпочел бы сотне иных. Если бы Таданобу напрочь забыл свою верность Ёсицунэ и перешел бы на службу ко мне, то не знаю уж, как там в Танском царстве или в столице, а в нашей Стране Восьми Провинций я бы отдал ему любую!

Выслушав это, Таба и Касай проговорили:

– Да, Таданобу поторопился. Кабы дал себя взять живым, был бы у господина в вассалах.

Лишь Хатакэяма сказал без утайки:

– Умер он прекрасною смертью. И лишь потому, что он умер, вы столь восхищаетесь им. Если бы дал он себя взять живым и был доставлен сюда, вы бы стали его допрашивать, где Судья Ёсицунэ, и пытать страшными пытками. Так был ли для него смысл оставаться в живых? Невыносимо было бы ему, все равно обреченному смерти, когда бы стали на него таращить глаза другие самураи. И такой человек, как Таданобу, не забыл бы свою верность Ёсицунэ и нипочем не перешел бы к вам на службу, посули вы ему хоть всю Японию.

Уцуномия и Ои потянули за рукав друг друга, толкнули друг друга коленом и прошептали:

– Хорошо сказано! Хотя для Хатакэямы и не впервые...

Камакурский Правитель повелел:

– Пусть так, но голову выставите в назидание потомству!

Хори Ятаро поклонился, приказал одному из «разноцветных» нести голову следом и выставил ее на морском прибрежье Юигахама у священных ворот храма Хатимана. Три дня спустя Камакурский Правитель осведомился, и ему ответили: «Все еще там». Тогда он сказал:

– Сожалею. Его родина далеко, родные ничего не знают и не придут за прахом. Когда голову храбреца долго не хоронят, он может сделаться мстительным духом этого места. Снимите голову.

Голову сняли и не бросили где попало, а погребли позади храма Незыблемого Долголетия Сётёдзюин, некогда воздвигнутого Правителем ради умиротворения духа императорского конюшего Ёситомо, незабвенного своего батюшки. Все еще сострадая, Камакурский Правитель повелел настоятелю переписать и посвятить духу покойного сто тридцать шесть сутр. А люди говорили о Таданобу:

– Ни в древности, ни в наши времена еще не было такого воина!

О том, как Ёсицунэ
скрывался в Наре

Итак, Судья Ёсицунэ отдался под покровительство настоятеля Кандзюбо в Наре. Настоятель, увидев его, очень обрадовался, поместил в зале, где хранились изображения чтимых им с детства бодхисатв Фугэна и Кокудзо, и старался всячески ему услужить.

И при каждом удобном случае он увещевал Ёсицунэ:

– Три года преследовали вы дом Тайра и лишили жизни множество людей. Не избежать вам кары за эту вину. Встаньте же от чистого сердца на истинный путь, затворитесь в монастыре на горе Коясан или в храме Кокава, повторяйте непрерывно великое имя Будды, и тогда, сколь ни мало осталось вам жить в этом мире, обретете вы спасение в грядущей жизни. Разве вы и сами не думаете так же?

Судья Ёсицунэ отвечал на это:

– Неизменно с почтением внимаю вам, но надлежит мне еще год или два воздержаться от пострига, ибо намерен я расчесться с негодяем Кадзиварой, ввергнувшим меня в пучину бедствий.

И эти его слова звучали ужасно.

Впрочем, Кандзюбо не терял надежды уговорить его покинуть суетный мир и с тем повседневно читал ему священные свитки, однако Ёсицунэ от пострига уклонялся.

По ночам, одолеваемый скукой, он стал выходить за ворота обители Кандзюбо и, чтобы рассеяться, играл на флейте. А как раз в то время обретался между монахов Южной Столицы некий головорез по прозвищу Пресветлый Тадзима. Однажды созвал он своих монастырских товарищей Идзуми, Мимасаку, Бэн-но кими, Тайфубо и прочих, а всего семерых, и им сказал:

– В Наре нас называют бесчинными и беспутными, а ведь мы ничем еще такого прозвания не заслужили. Давайте же выходить по ночам на улицы и грабить у прохожих мечи. Это будет доход немалый.

– Правильно, дело стоящее, – сказали монахи, и они стали выходить еженощно и отнимать у людей их мечи. И даже самураи, равные в гневе самому ханьскому Фань Куаю, после встречи с ними возвращались домой налегке.

Однажды Пресветлый Тадзима сказал:

– Каждую ночь перед воротами Кандзюбо торчит некий молодчик, по всей видимости – нездешний, лицом белый, роста небольшого, в отличном панцире и при замечательном мече с золотой насечкой. Его ли это меч или его господина, но для этого молодчика он слишком даже хорош. Надлежит пойти и отобрать.

Монах по имени Мимасака возразил:

– Аварэ, ты предлагаешь нам сделать глупость. Слышал я, что у Кандзюбо стоит нынче Судья Ёсицунэ. Еще с той поры, как ушел он от ёсиноской братии. Если он и есть этот твой молодчик, то такое дело нам не под силу.

– Экий же ты трус, – сказал Тадзима. – Да почему же нам не взять его меч?

– Как тебе угодно, – ответил Мимасака. – Только как быть, если все обернется скверно?

– Что ж, тогда покопаемся в собственной шерсти и выставим напоказ свои язвы. Но нам не впервой рвать бумагу поперек. Так или иначе, дорога нам к Кандзюбо.

– Вы шестеро, – наставлял он приятелей, – встаньте в тени у ограды и ждите. Я стукну набедренником о ножны его меча и крикну: «Здесь кто-то меня ударил!» Тогда вы выбегайте и при этом вопите: «Что еще там за невежа? Как смеет он творить безобразия вблизи святого места, где проповедуется святое слово Будды? Погоди, не убивай его! Если он самурай, пострижем его и загоним в храм! Если простой горожанин, отрежем ему уши и нос и прогоним прочь!» И коль не возьмем мы тогда его меч, то будем последними трусами.

С тем они и отправились.

Судья Ёсицунэ, по обыкновению, погруженный в свои думы, наигрывал на флейте, когда к нему приблизился человек расхлябанной походкой. Поравнявшись, задел он своим набедренником за ножны меча Ёсицунэ и заорал:

– Здесь кто-то меня ударил!

Тотчас же с трех сторон набежали монахи с криком:

– Держи его!

«Этого мне только не хватало», – подумал Ёсицунэ.

Обнаживши меч, он прижался спиной к ограде и приготовился. Выпад алебардой: он отбил. Выпад секирой: он отбил. Отражая удары секир и мечей, он зарубил четверых.

Так, рубя направо и налево, он уложил пятерых, а остальные, получив раны, пустились наутек. Ёсицунэ догнал Пресветлого Тадзиму, припер его к ограде, ударил мечом плашмя и схватил.

– Как тебя прозывают в Наре? – спросил он.

– Пресветлый Тадзима.

– Жить хочешь?

– Жить хочет каждый, кто рожден на свет.

– Вопреки слухам, ты оказался всего лишь трусливым мошенником, – произнес Ёсицунэ. – Меня так и подмывает отрезать твою голову и бросить собакам, но ведь ты монах, а я мирянин. Не подобает мирянину резать монаха, это все равно что загубить свою душу, и я сохраню тебе жизнь. Но впредь ты уж бесчинствовать не будешь. Завтра ты разгласишь по всей Наре: «Я-де схватился с самим Судьей Ёсицунэ», чтобы прослыть храбрецом. Ведь спросят тебя: «А где доказательства?» – и, если ты ответишь: «Их нет», тебе не поверят. Так вот, доказательства будут такие!

С этими словами он повалил громадного монаха на спину, встал ему на грудь и обнажил малый меч. Он отрезал монаху уши и нос и отпустил его.

– Лучше бы ты лишил меня жизни! – взвыл Пресветлый Тадзима, но проку от этого не было уже никакого. В ту же ночь он покинул Нару и исчез бесследно.

Судья же Ёсицунэ после этого побоища вернулся в обитель, призвал Кандзюбо к себе в залу и сказал ему так:

– Намерен я был прожить у вас до конца года, но вот нынче подумал и решил теперь же отбыть в столицу. Нет слов у меня, чтобы выразить грусть предстоящей разлуки с вами. Коли продлится жизнь моя в этом мире, то не прошу ни о чем. А коль известят вас, что нет меня больше среди живых, помолитесь за упокой души моей в мире ином. Говорят, будто связь между наставником и учеником сохраняется в трех существованиях, и если это так, то мы непременно встретимся в грядущей жизни.

Кандзюбо в огорчении от разлуки пытался его удержать.

– Как же вы это, в толк не возьму! Я полагал, что вы пробудете у меня еще долго, а вы вдруг собрались меня покинуть! Должно быть, вы решили уйти из-за того, что болтают люди. Но что бы люди ни говорили, для меня это безразлично. Оставайтесь хотя бы до будущей весны, а там можете отправляться куда вам угодно. Не годится вам сейчас уходить.

На это Судья Ёсицунэ возразил:

– Нынче ночью вы огорчаетесь из-за нашей разлуки, но завтра ваша ко мне любовь исчезнет, едва увидите вы, что творится у вас за воротами.

И сказал тогда Кандзюбо:

– Полагаю, вы с кем-то схватились сегодня ночью. Помнится, меня извещали, будто некие молодцы-монахи, обращая во зло снисхождение государя, по ночам грабят мечи у прохожих. У вас же необыкновенно превосходный меч, его попытались отобрать, и вы изрубили негодяев. Однако беспокоиться из-за этого нечего. Коль пойдут праздные пересуды, найдутся и у нас люди, которые все уладят. Конечно, будет доложено в Камакуру, дойдет и до наместника Ходзё в столице, но ведь сам он по таким делам распоряжаться не может, а пошлет подробное донесение опять же в Камакуру. Но даже и Камакурский Правитель не направит военную силу в Нару без высочайшего повеления или указа от государя-монаха. Ну а если уж дело дойдет до того, то кому, как не вам, ничего не стоит исходатайствовать повеление или указ в свою пользу: разве не удостоились вы благоволения двора и благосклонности государя-монаха, когда после разгрома Тайра пребывали и столице? Тогда, оставаясь в Наре, вы призовете войска с Кюсю и Сикоку, и они непременно прибудут. Вы объедините их с войсками из Киная и Тюгоку и направите посланцев на Кюсю за всеми этими Кикути, Харада, Мацура, Усуки и Эцуги, а если они не явятся, вы, дабы их слегка покарать, отрядите к ним своих самых свирепых воинов, таких, как Катаока и Бэнкэй. Увидев это, поостерегутся и воины прочих мест. Объединив западную половину страны, надлежит вам поставить заграду меж горами Арати-но Накаяма и Исэ-но Судзука и встать твердо на заставе Встреч, дабы ни один посланец Ёритомо не смог проникнуть к западу от нее. А уж тогда мне будет нетрудно собрать воедино силы храма Кобукудзи и Великого Восточного храма Тодайдзи, монахов горы Хиэй и храма Священного Колодца, ёсиноское воинство и дружинников с реки Тодзугава, а также монахов с горы Курама и из монастыря Киёмидзу. Если же это нам не удастся, то есть у меня две-три сотни человек, благодарных мне за мои благодеяния. Мы их призовем, и они сложат крепость и возведут сторожевые башни. На этих башнях засядут они под началом непобедимых ваших воинов, из коих любой стоит тысячи прочих, и они в бою выкажут свое мастерство в стрельбе из луков и мужество духа, вам же останется наблюдать за битвою издали. Ну а если мы потерпим поражение, тогда перед ликами Фугэна и Кукудзо, почитаемых мною от детских лет, я прочту священные строки «Лотосовой сутры», а вы вознесете молитвы Амиде-Нёрай и вспорете себе живот. И я тут же погружу лезвие в свое тело, дабы не расставаться с вами в предбудущей жизни. В нынешней жизни я был вашим наставником, так и в грядущем рождении поведу вас по праведному пути.

Увещевания Кандзюбо тронули Ёсицунэ, и ему захотелось было остаться, но он рассудил, что чужая душа – потемки. «Никто в нашей стране не сравнится со мной, – подумал он. – Но ведь и нет никого в мире, кто превзошел бы Кандзюбо!» И в ту же ночь он покинул Нару. Кандзюбо нипочем не пожелал отпустить его одного и для спокойствия души отрядил с ним шестерых учеников провожатыми до столицы. У дворца Хорикава на Шестом проспекте Ёсицунэ сказал им: «Ждите меня здесь», после чего скрылся. И эти шестеро, прождав напрасно, вернулись домой.

Отныне уже ни Кандзюбо, ни монахи не знали, где скрывается Ёсицунэ. Но в самой Наре многие знали. Неизвестно, кто распустил эти слухи, но пошли разговоры, будто Судья Ёсицунэ, обосновавшись у Кандзюбо, поднял мятеж и будто тех из монахов, которые не пожелали идти за ним, Кандзюбо выдал Судье Ёсицунэ. Они-де и были убиты.

О том, как Кандзюбо
вызвали в Камакуру

Когда об этом проведали в Рокухаре, наместник Ходзё весьма удивился и с чрезвычайным гонцом известил Камакурского Правителя. Господин Ёритомо призвал к себе Кадзивару Кагэтоки и сказал:

– Сдается мне, что Кандзюбо из Южной Столицы, стакнувшись с Ёсицунэ, учинил смуту и перебито множество монахов. Надлежит тебе принять меры, пока к Ёсицунэ не вздумали присоединиться войска провинций Идзуми и Кавати.

Кадзивара сказал на это:

– Событие весьма серьезное. И странно мне, что к такой постыдной затее примкнул монах. Нам должно заручиться высочайшим повелением, а также рескриптом государя-монаха, дабы препроводить этого Кандзюбо сюда в Камакуру. Мы его допросим и, согласно его показаниям, либо казним, либо отправим в ссылку.

Тут же отдали приказ Хори-но Тодзи Тикаиэ.

Во главе пяти десятков всадников он поскакал в столицу, явился в Рокухару и обо всем рассказал. Господин Ходзё вместе с ним отправился во дворец государя-монаха. Когда они почтительно изложили обстоятельства, им было объявлено:

– В подобных делах мы что-либо решать бессильны. Названный вами Кандзюбо – отец-молитвенник за ныне царствующего государя; возвышая и прославляя слово Будды, достиг он чудотворной мощи; он – наставник Закона, исполненный воистину великого милосердия. Поэтому, дабы дело решилось, надлежит вам подробно рассказать обо всем в высочайшем присутствии.

Господин Ходзё и Хори Тикаиэ представили всеподданнейший доклад во дворец государю, и государю благоугодно было ответствовать им так:

– Кандзюбо возвысил и прославил слово Будды, чудотворная мощь его несомненна, однако же проступка его я, государь, не одобряю. Гнев Ёритомо основателен. Поскольку Ёсицунэ есть враг династии нашей, надлежит вам немедля схватить Кандзюбо.

С тем Ходзё Токимаса, весьма довольный, поскакал во главе трех сотен всадников в Нару и объявил Кандзюбо высочайшую волю. Выслушав его, настоятель молвил:

– Говорят, что наше время есть время Конца Закона, и все же сколь прискорбно видеть, как идет к концу и Закон Государя. Скудеет власть! В древности государь повелевал – и плодоносили засохшие растения, а птицы сами падали с неба, ныне же мир сделался таков, что о грядущем страшно и помыслить!

И он задохнулся слезами. Затем он сказал:

– Невзирая на высочайший указ, мог бы я остаться в Наре мертвым телом, но сие не приличествует лицу духовного звания. Впрочем, я даже рад, что Ёритомо приказывает мне явиться: он не признает установлений Будды, и если получится возможность, то по прибытии в Камакуру я верну его на истинный путь.

И с тем он тут же стал готовиться к отъезду.

Отпрыски благородных семей, коих он наставлял в науках, печалились предстоящей разлуке с учителем и вызвались проводить его в Камакуру, однако он их отговорил, сказавши:

– Это никак, никак невозможно. Меня вызывают затем, что считают преступником. Вас признают соучастниками, и тогда как вы спасетесь?

Обливаясь слезами, они согласились остаться. Он же сказал им на прощанье:

– Если дойдет до вас весть, что меня нет больше, свершите заупокойную службу. Но если узнаете, что я жив, навестите меня непременно, где бы я ни прозябал – в дикой ли пустыне или в горных дебрях.

Плача и рыдая, они обменялись клятвами, и он отъехал. С чем сравнить их скорбь? Была она, верно, сильнее, нежели скорбь шестнадцати святых архатов, пятиста учеников и пятидесяти двух видов существ в день успенья Сакья-Муни.

Итак, Кандзюбо в сопровождении господина Ходзё отправился в столицу. Его поместили в молельном зале Рокухары и окружили всяческими заботами. Ёситоки сказал ему:

– Если чего-либо желаете, то просите. Мы тут же дадим знать в Нару.

– Чего мне желать? – отозвался Кандзюбо. – Есть некто в здешних краях, кто бы мог меня навестить, но он все не приходит, ибо, как я полагаю, сторонится суетного мира. Так вот, если только это возможно, пригласите его ко мне.

– Как его зовут? – спросил Ёситоки.

– Прежде он жил в Черной долине Куротани, а ныне обитает на Восточной горе Хигасияма, зовут же его Хонэн.

– Так это святой, что живет неподалеку! – воскликнул Ёситоки и немедля отрядил гонца.

Великой радостью обрадовался Хонэн и тотчас явился к Кандзюбо. Два премудрых наставника свиделись и оросили друг друга слезами. Кандзюбо сказал:

– Хоть и рад я, что вы явились со мной повидаться, все же стыдно глядеть вам в лицо. Ведь я священнослужитель, а на меня возвели обвинение в мятеже. Ныне отправят меня на восток, и я уж не знаю, доведется ли мне возвратиться. Помнится, в давнюю пору мы дали друг другу обет: «Если я буду первым, молись за меня. Если ты будешь первым, помолюсь за тебя». И вот я ухожу первым, и как это благодатно, что свершите вы молитву о моем возрожденье в Счастливой Земле Дзёдо! Вот возьмите это и возложите у входа в вашу молельню и всякий раз, как ваш взгляд на нее упадет, вспомните обо мне и помолитесь за меня, пребывающего в мире ином.

С этими словами он вручил Хонэну свое оплечье кэса, и святой принял его со слезами, а затем извлек из голубой парчовой сумы свиток «Лотосовой сутры» и преподнес Кандзюбо. Так они обменялись дарами, после чего святой Хонэн возвратился к себе, а Кандзюбо остался в Рокухаре, обливаясь слезами.

Кандзюбо был потомком Трех Домов, настоятелем Великого Восточного храма Тодайдзи – первейшей в нашей стране обители буддийских монахов, наставников государя. Посещая государя-монаха, он следовал в паланкине или в карете, влекомой быками, и чреда нарядных юных послушников и толпы самых прославленных монахов сопровождали его. Видя это, даже сам государь проникался к нему почтением, а министры, как правый, так и левый, с жадностью внимали каждому его слову. Теперь же, когда сменил он привычные шелковые ризы на пеньковое рубище, с небритой головой и с лицом, покрытым копотью от ритуальных возжиганий, вызывал он еще большее благоговение.

При выступлении из Рокухары вверили его попечению Хори-но Тодзи Тикаиэ. Печально взглянул Кандзюбо на непривычную его взгляду охрану, и тут подвели ему жалкую клячу, и он тронулся в путь, лишь о том помышляя, чтобы удержаться в седле и избежать насмешек. Миновали Аватагути, перешли через холм Мацудзака, в стороне оставили Содэкурабэ, берег реки Синомия, где некогда жил Аусака-но Сэмимару, четвертый сын государя Энги, и прошли заставу Встреч Аусака-но сэки. Поклонились храму Сэкидэра, где нашла себе пристанище Оно-но Комати, оставили по левую руку храм Священного Колодца Миидэра, продвигаясь мимо Оцу и берега Утидэ, прогремели копытами коней по Китайскому мосту у Сэта и приблизились к Нодзи и Синохаре. Кандзюбо все хотел и никак не мог забыть столицу, он то и дело оглядывался, но вот уже гора Сэкияма встала за спиной, и столица скрылась далеко позади. А впереди вырастала гора Оно-но Сурихари, и все ближе было до окутанных весенней дымкой горы Зеркала Кагами и горы Ветров Ибуки, прославленных в стихах. Только слышать об этих местах ему приходилось, но видел он их впервые. В тот день Хори-но Тодзи Тикаиэ остановился на почтовой станции Кагами.

На следующий день, вероятно из сочувствия к пленнику, он занял у хозяйки паланкин и, усадивши в него Кандзюбо, сказал:

– Прилично было бы вам следовать в паланкине от самой столицы, но я опасался, что узнают об этом в Камакуре, вот и дал лошадь. А как будем подъезжать к Косигоэ, вы снова пересядете на лошадь.

– От души радуюсь, что вы заботитесь обо мне в дороге, – таков был печальный ответ.

День сменялся ночью, ночь сменялась днем, и вот четырнадцатого числа они прибыли в Камакуру. Хори-но Тодзи поселил Кандзюбо в своем жилище и несколько дней не докладывал Камакурскому Правителю о прибытии. Но вот однажды он сказал Кандзюбо:

– Я все не докладывал Камакурскому Правителю, чтобы дать вам отдохнуть с дороги, однако дольше откладывать не смею. Иду сейчас же к нему и полагаю, что вам придется предстать перед ним сегодня же.

Кандзюбо отозвался на это:

– Не знать, что тебя ожидает, куда как труднее. Я и сам хотел бы скорее предстать перед Правителем, ответить на его вопросы и изложить свои мысли.

Когда Хори-но Тодзи явился к Камакурскому Правителю и обо всем доложил, тот призвал к себе Кадзивару.

– Намерен допросить Кандзюбо сегодня же, – объявил он. – Созови моих самураев.

Кадзивара повиновался. Кто же из самураев был зван? Самые храбрые, самые опытные, самые мудрые. Вада-но Кодзиро Ёсимори, Савара-но Дзюро Ёсицугу, Тиба-но скэ Цунэтанэ, Касаи-но хёэ Киёсигэ, Тоёта-но Таро Моротанэ, Уцуномия-но Ясабуро Томоцунэ, Унагами-но Дзиро Сигэтанэ, Ояма-но Сиро Томомаса, Наганума-но Горо Мунэмаса, Онодэра-но дзэндзи Таро Митицуна, Кавагоэ-но Таро Сигэёри, Кавагоэ-но Кодзиро Сигэёси, Хатакэяма-но Дзиро Сигэтада, Инагоэ-но Сабуро Сигэнари и Кадзивара Хэйдзо Кагэтоки с сыном.

Камакурский Правитель спросил:

– Где нам лучше допрашивать Кандзюбо?

– Удобнее всего у тыльного входа Средних Ворот, – предложил Кадзивара.

Но Хатакэяма, почтительно склонившись перед Камакурским Правителем, сказал:

– Кадзивара предлагает местом допроса Кандзюбо тыльный вход Средних Ворот. Полагаю, это потому, что Кандзюбо – сообщник господина Судьи Ёсицунэ. Надлежит, однако, помнить, что Кандзюбо, о коем идет речь, происходит из весьма знатного рода, он – наставник государя и настоятель Великого Восточного храма Тодайдзи. И прибыл он сюда по своей охоте. Мы здесь далеко от столицы, однако пойдет о нас дурная молва, коль не сумеем мы соблюсти приличий. На допросе у тыльного входа он и слова не скажет в ответ. Благоволите принять его прямо здесь, в этом зале.

– Пусть будет так, – согласился Камакурский Правитель.

Он повелел закатить выше обычного шторы и настелить циновки с пурпурной каймой и в легком охотничьем кафтане и высокой шапке татээбоси стал ждать, когда Хори-но Тодзи представит в зал Кандзюбо. «Все-таки это монах, и пытки здесь неуместны, – рассудил он. – Довольно будет и слов моих, чтобы припереть его к стене!»

Когда Кандзюбо уселся в почтительной позе, Камакурский Правитель для начала, ни о чем его не спрашивая, разразился язвительным смехом и гневно уставился на него вытаращенными глазами. «Душа сего мужа пылает, должно быть, неистовой злобой», – подумал Кандзюбо. Он уперся кулаками в колени и в свой черед стал пристально смотреть на Камакурского Правителя. Все вокруг напряглись и затаили дыхание, решивши: «Сомнений нет, в этой беседе обоим придется туго». Камакурский Правитель, обратившись к Хори-но Тодзи, спросил:

– Это и есть Кандзюбо?

Хори-но Тодзи почтительно подтвердил.

Помолчав некоторое время, Камакурский Правитель произнес наконец такие слова:

– Лицу духовного звания, после того как оно в келье наставника своего усвоит учение Сакья-Муни, надлежит идти стезею добродетели: выкрасивши в черный цвет три своих одеяния, возвышать и прославлять Слово Будды, прилежно уставлять взор в свитки сутр и поучения мудрецов, молиться о тех, кто отошел в иной мир простецом, не приобщенным к истинному пути, и наставлять тех, кто уже ступил на правильный путь. Таков закон жизни священнослужителя. Вместо этого ты вступаешь в сговор с мятежником, стремишься повергнуть мир в смуту. Этот замысел известен всем! Ты укрыл у себя Ёсицунэ, источник великих бедствий, человека, вознамерившегося поднять в стране возмущение! Ты сговаривал всех монахов в Паре присоединиться к нему, а тех, кто не согласился, ты послал к нему на убой! Уже это одно есть верх неразумия! Но это бы еще ничего. А не ты ли ему предлагал: «Объедини войска Кюсю и Сикоку, призови людей из Тюгоку и Киная, а если кто не придет, покарай их, наслав на них свирепых воинов вроде Катаоки и Бэнкэя, и тогда остальные тебе покорятся»? И еще: «Подниму я воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи, и ежели не одолеем, то падем в бою»! Ты, и никто другой, послал с ним людей до столицы, и тебе, дрянной ты монашек, должно быть известно, где находится он! Не смей говорить неправду, говори честно! Если будешь запираться, я кликну самых здоровенных дружинников, и тебя будут пытать, и никто в мире не скажет, что Ёритомо учинил произвол!

Услышав эти свирепые угрозы, Кандзюбо поначалу был не в силах что-либо ответить, только слезы градом посыпались из его глаз. Затем он вновь уперся кулаками в колени и молвил:

– Успокойтесь, люди, и выслушайте меня. Хотя речи мои будут вам непривычны. Меня здесь обозвали дрянным монашком. Как же так? Ведь даже отцом-провидцем зовут меня только невежественные глупцы! И звать меня дрянным монашком никому не прибавит чести. В столице толкуют, будто стал ты великим правителем всей страны потому, что такова судьба твоя в этом рождении и таково благородство твоих чувств. Действительно, судьба твоя определилась при рождении. Но что до благородства чувств, то в этом твой младший брат куда как тебя превосходит! Прости, что я чуть отвлекусь от сути нашей беседы, но вот благородный отец твой, императорский конюший из Симоцукэ, в союзе с сиятельным Фудзиварой Нобуёри, начальником воротной стражи, поднял в годы Хэйдзи мятеж, был разгромлен в столице и бежал на восток. Его сын Ёсихира был казнен. Его сын Томонага умер от раны. Сам он был убит в начале месяца муцуки в следующем году. Ты же, спасая жизнь, блуждал вокруг горы Ветров Ибуки провинции Мино, пока местные жители не взяли тебя в плен. Ты был доставлен в столицу, тебя уже готовы были казнить, дабы усугубить позор имени Минамото, но по глубокому состраданию к тебе Госпожи Пруда вместо казни приговорен ты был к ссылке. Под охраной Тайры Мунэкиё тебя сослали – кажется мне, весной первого года Эйряку – в место, именуемое Нагоя-но-хиругасима, что в пределах уезда Ходзё провинции Идзу. Двадцать один год ты прозябал там. Полагал я, и не ошибся нисколько, что за этот срок ты стал совершенной деревенщиной и душа твоя очерствела. Ара, жалкий ты человек! Недаром столь ненавистен тебе Судья Ёсицунэ! Судья же Ёсицунэ благороден, сердцем храбр и милосерден. В осень четвертого года Дзисё вылетел он из края Осю, не щадя конских хребтов, и нагнал тебя на равнине Укисима в Суруге. Там повелел ты ему быть военачальником, и вот он с луком в руке и с мечом на поясе бросался в волны западного моря, ночевал в горных дебрях, не щадил жизни, жертвовал собою, чтобы повергнуть в прах дом Тайра. И хотя это ради тебя он год или два истязал свою плоть, приводя страну тебе в подчиненье, клеветы людские не нами начались и не нами кончатся. Ты забыл его верность тебе, ты братскую любовь обратил во вражду! Какая ужасная глупость! Полагают, что узы с родителями длятся одну только жизнь, а узы с господином связывают в течение трех жизней. Я не знаю, в первой, второй или в третьей жизни связан ты с Ёсицунэ. Но утверждаю, что узы между братьями простираются до будущего существования. А ты эту связь порвал и тем покрыл себя в мире позором как неслыханный отступник. А теперь слушай. Глубокой ночью четвертого числа двенадцатого месяца прошлого года он явился ко мне, скрывая свой лик под соломенной шляпой, и вверил мне свою жизнь. Он, когда-то водивший тысячи и десятки тысяч войска, не имел при себе ни единого самурая, а из доспехов и оружия были при нем только панцирь да меч. Давно я не видел его и совсем не знал, но мог ли я отказать ему в милосердии? Когда надлежит молиться? Когда надлежит убивать? Изволь принять во внимание, в сколь трудном положении я оказался. А о чем говорят меж собою люди, все равно становится известным. В конце зимы прошлого года я всячески убеждал его принять постриг, но он отвечал, что принять постриг не может из-за негодяя Кадзивары. Тут на Судью напали, чтобы отнять у него меч, а он их всех перебил, и так поползли ложные слухи. И не подговаривал я никогда нарских монахов. Когда после этой бойни он решился оставить Нару, подумалось мне, что не знает он сам в глубине души, куда его путь проляжет, и тогда ему дал я совет: «Призови людей из Кюсю и Сикоку, а я возьму на себя воинство храмов Тодайдзи и Кобукудзи. Любит тебя государь, и благоволит к тебе государь-монах, и будешь ты владеть половиной Японии, а твой брат пусть владеет другой половиной». Но он заглянул в мою душу и ушел, и я посрамленным остался. Ты об этом не знаешь, Правитель, но я за тебя молился. Когда Ёсицунэ устремился на запад для истребления дома Тайра, то в Ватанабэ он осведомился, кто может вознести молитвы за род Минамото. Какой-то глупец указал ему на меня, и, когда я предстал перед ним, приказал он предать проклятью дом Тайра и помолиться за род Минамото. Грех проклятья не мог я взять на себя и не раз и не два ему отказывал, пока он не сказал: «Так ты заодно с домом Тайра?» В испуге я стал возносить моленья за род Минамото и вот тогда возгласил: «Нет в небе едином двух солнц и двух лун, и нет в единой стране двух правителей, но нашей страной пусть правят два брата!» Но Судья Ёсицунэ от рожденья несчастлив, и не суждено ему было стать властелином. Вся Япония без остатка под твоей рукою, Правитель. Так не по моей ли молитве сделалось это? А теперь ты можешь пытать меня, сколько тебе угодно, больше я ничего не скажу. Хотя что толку мучить того, кто постиг Истину? Кому ты отдашь приказ? Скажи ему, пусть он разом отсечет мою голову и утолит гнев Камакурского Правителя!

Закончив так свою речь, Кандзюбо зарыдал, и самураи, у кого еще не вовсе закаменело сердце, оросили рукава слезами. И сам Камакурский Правитель, опустив перед собой штору, погрузился в думы.

Затем он сказал:

– Кто-нибудь, ко мне!

Савара Ёсицугу, Вада Ёсимори и Хатакэяма Сигэтада, а всего трое, приблизились и почтительно поклонились, и Камакурский Правитель произнес возвышенным голосом:

– Такого не ждал! Предполагалось выслушать его в Рокухаре, но по слову Кадзивары мы призвали сего монаха к себе, а он всячески нас разбранил. Сколь это ни прискорбно, ответить мне нечем. Как он нас отчитал! И хотя возвели здесь на нас напраслину, все же это была отменная речь. Воистину он святой! Немудрено, что стал он настоятелем величайшего храма Японии! Немудрено, что призвали его в молитвенники государева дома!

Так восхищенно сказал он и продолжал:

– Что, если предложить ему остаться в Камакуре на три года и обратить ее в землю процветания Закона Будды?

Вада Ёсимори и Савара Ёсицугу сказали, обращаясь к Кандзюбо:

– Ваш Великий Восточный храм Тодайдзи давно уже славен и озарил благодатью многие земли. А нынешней Камакуре Правитель положил начало всего лишь зимою четвертого года Дзисё. Здесь еще многие бесстыдно совершают Десять Грехов и нарушают Пять Запретов. Так останьтесь же среди нас на три года и обратите людей к истинной вере!

Кандзюбо на это сказал:

– Слова ваши разумны, но мне не хотелось бы оставаться в Камакуре даже и на два года или на год.

Но они настаивали:

– Ради возвышения и процветания Закона!

И он согласился:

– Коли так, остаюсь на три года.

Камакурский Правитель весьма возрадовался и спросил:

– Куда мы его определим?

– Есть для него прекрасная должность! – воскликнул Савара Ёсицугу. – Назначьте его настоятелем храма-омидо Сёдзёдзюин!

– Прекрасная мысль, – одобрил Камакурский Правитель.

И Савара Ёсицугу тут же получил повеление ведать строительством храма-омидо. Позади храма для Кандзюбо была возведена особая келья под крышей, крытой кипарисовой корой. Сам Камакурский Правитель навещал ее ежедневно. За вратами всегда стояли оседланные кони. Так началось в Камакуре процветание Закона Будды. При каждом удобном случае Кандзюбо умолял:

– Помирись с Судьей Ёсицунэ!

– Ничего не может быть легче, – ответствовал Камакурский Правитель, но он так и не смог последовать движению души своей, ибо Кадзивара Кагэтоки был вторым человеком в самураидокоро Восьми Провинций и люди, подчиненные ему и сыну его Кагэсуэ, гнулись перед ним, словно травы и деревья под ветром.

Так и шло, пока жив был Фудзивара Хидэхира в далеком краю Осю. После ухода его в иной мир получилось известие, что его старший сын и наследник Ясухира учинил предательство и двадцать четвертого дня повторного четвертого месяца пятого года Бундзи убил Судью Ёсицунэ. Услышав об этом, Кандзюбо горько сказал себе: «Ради кого я до сего дня столь долго сидел в Камакуре? Нет, больше не стоит мне оставаться на этих постылых задворках ни дня, ни часа». И, даже не попрощавшись с Правителем, он тут же отбыл в столицу. По благосклонности государя-монаха он возвратился в свой Великий Восточный храм Тодайдзи. Там только начали чинить обветшавшие стены, но он отказался кого-либо принимать и затворился. В поминанье Судьи Ёсицунэ переписал он своей рукой сто тридцать шесть сутр и помолился о том, чтобы постиг Судья в мире ином Истинный Путь и возродился в Счастливой Земле. Затем Кандзюбо перестал вкушать воду и пищу и тихо отошел в возрасте более семидесяти лет.

[Предыдущая часть]     [Следующая часть]


Фантастика:    Братья Стругацкие:    [КАРТА СТРАНИЦЫ]    [ПОИСК]   

ТВОРЧЕСТВО: [Книги] [Переводы] [Аудио] [Суета]
ПУБЛИЦИСТИКА: [Off-Line интервью] [Публицистика АБС] [Критика]
    [Группа "Людены"] [Конкурсы] [ВЕБ-форум] [Гостевая книга]
ВИДЕОРЯД: [Фотографии] [Иллюстрации] [Обложки] [Экранизации]
СПРАВОЧНИК: [Жизнь и творчество] [Аркадий Стругацкий] [Борис Стругацкий] [АБС-Метамир]
    [Библиография] [АБС в Интернете] [Голосования] [Большое спасибо] [Награды]

Оставьте Ваши вопросы, комментарии и предложения.
© "Русская фантастика", 1998-2004
© А. Стругацкий, перевод, 1984
© Дмитрий Ватолин, дизайн, 1998-2000
© Алексей Андреев, графика, 2001
   Редактор: Владимир Борисов
   Верстка: Владимир Дьяконов
   Корректор: Владимир Дьяконов
Страница создана в январе 1997. Статус офицальной страницы получила летом 1999 года