Г. Гейне

Диспут

Перевод И. Мандельштама

Заливаются фанфары
В зале города Толедо,
Толпы пестрые стеклись
Па духовную беседу.

Тут оружье не заблещет,
Как при светской грубой свалке –
Будут копьями слова
В схоластической закалке.

То сошлись не на турнир
Два галантных паладина, –
Предстоит словесный бой
Капуцина и раввина.

Прикрывают их скуфья
И ермолка – те же шлемы.
«Арбеканфес» и нарамник –
Их доспехи и эмблемы.

Кто воистину господь?
Бог ли то евреев старый
И единый, чей поборник –
Рабби Юда из Наварры,

Или это триединый
Вог но вере христианской,
Чей поборник – патер Хозе,
Настоятель францисканский?

Подбирая аргументы
И логические звенья
И ссылаясь на ученых,
Вес которых – вне сомненья,

Хочет каждый ad absurdum
Привести слова другого,
Превосходство доказав
Иисуса иль Еговы.

Решено, что кто потерпит
В этом споре пораженье,
Должен будет перейти
В победившее ученье;

Что окрестит иудея
Францисканец в наказанье,
И обратно – что грозит
Капуцину обрезанье.

И еврея и монаха
Окружают их клевреты:
Разделить судьбу вождей
Принесли они обеты.

В торжество Христовой веры
Твердо верят капуцины:
Со святой водой купели
Притащили на крестины

И уж держат наготове
И кропила и кадила;
Между тем ножи евреи
Бодро точат о точила.

Так стоят, готовясь к бою,
Обе своры среди зала,
И столпившийся народ
С нетерпеньем ждет сигнала.

Под навесом золотым,
С королем-супругом рядом,
Королева озирает
Круг придворных детским взглядом.

Носик вздернутый французский,
Шаловливые гримаски,
Уст улыбчивых рубины –
Сколько чар и сколько ласки!

Как цветок, она прекрасна.
Боже, бедную помилуй!
С берегов веселой Сены
Привезли ее в унылый

Край сухого этикета,
И зачахла, как в пустыне.
Бланш Бурбон в отчизне звали,
Доньей Бланкой стала ныне.

Сам король «Жестоким Педро»
Прозван слугами своими,
Но сегодня в духе он,
Лучше он, чем это имя.

С приближенными любезно
Разговаривает Педро,
Маврам и евреям тоже
Комплименты сыплет щедро.

В рыцарях без крайней плоти
Он обрел друзей бесценных –
Превосходных финансистов,
Выдающихся военных.

Затрещали барабаны,
Затрубили трубы, – это
Значит, что открылись пренья,
Что схватились два атлета.

Францисканец начал диспут
В тоне ярости священной.
Хриплым голосом рычит он
И визжит попеременно.

Именем отца и сына
И святого духа властно
Бесов он заклял, сидящих
В чаде Якова злосчастном.

Ведь известно, что при спорах
Часто черт сидит в еврее
И нашептывает мысли
Побойчей да поострее.

Чудодейством заклинанья
Выгнав дьявола умело,
За догматику он взялся,
Катехизис двинул в дело.

Говорит, что божество
Воплощается в трех лицах.
Но все трое, если нужно,
Воедино могут слиться;

Что постигнуть это чудо
И поверить не на шутку
Может только тот, кто бросит
Вызов здравому рассудку;

Что родился наш господь
В Вифлееме, в скромном хлеве,
И внушен святым был духом
Сохранившей девство деве;

Что лежал спаситель в яслях,
И смотрели, выгнув спины,
На него бычок и телка
Взором набожной скотины;

Что бежал в Египет бог,
Жизнь от Ирода спасая,
Но затем его постигла
В Палестине участь злая,

Ибо Понтием Пилатом
По наветам фарисеев
Был он отдан на распятье
В руки мерзостных евреев;

Что уже на третий день
Гроб господь пустым оставил
И прямым путем оттуда
В небо свой полет направил;

Но, когда настанет время,
Он на землю возвратится
И живым и мертвым тварям
Повелит на суд явиться.

«Трепещите, – взвизгнул он, –
Перед богом, злые черти!
Вы его терзали, били
И подвергли крестной смерти.

О мучители Христовы,
Злонамеренное племя!
Вы поднесь – убийцы бога,
Как и были в оно время.

Род еврейский – это падаль,
Обиталище драконов,
И тела у вас – казармы
Для бесовских легионов.

Так сказал Фома Аквинский,
Муж великий и ученый,
Светоч знанья, коим горд,
Коим славен мир крещеный.

Вы, как волки, как шакалы,
Кровожадны и свирепы,
Вы – гиены, на кладбищах
Расхищающие склепы!

Иудеи! Вы – вампиры,
Носороги, крокодилы,
Кабаны, гиппопотамы,
Павианы и гориллы!

Совы, филины, вороны,
Пугачи, сычи, удоды,
Нечисть ночи, василиски,
Богомерзкие уроды!

Гады, ящеры, ехидны,
Черви, пакостные жабы!
Искупителю вас всех
Раздавить давно пора бы.

Если ценно вам, проклятым
Ваших бедных душ спасенье, –
Прочь из гнусной синагоги
В наши мирные селенья,

В светлый храм любви Христовой!
Там вам головы окатит,
Ни святой струясь купели,
Ключ господней благодати.

Сбросьте ветхого Адама,
О повапленные гробы,
Смойте грех, отмойте плесень
Застарелой вашей злобы.

Божий глас ужель не внятен?
Он зовет вас, неофитов,
На груди Христа стряхнуть
Вашей скверны паразитов.

Воплотил наш бог любовь,
И святым его ученьем
Мы прониклись – милосердьем,
Миролюбьем и смиреньем.

Мы – такие добряки,
Что и мухи не обидим,
И когда-нибудь за это
В царство божие мы внидем.

Райским светом просияв,
Станем мы, как ангелочки,
Там бродить, держа в руках
Белых лилий стебелечки.

Вместо грубых ряс наденем
Белоснежные хитоны
Из парчи, муслина, шелка,
Ленты пестрые, помпоны.

И не будет лысин! Будут
Золотые кудри виться,
Заплетать их станут в косы
Нам красивые девицы.

Чаши для вина на небе,
Несомненно, будут шире,
Чем вспененные хмельною
Влагой кубки в этом мире,

Но, напротив, много уже,
Чем у женщин, здесь желанных
Будут ротики красавиц,
В небе нам обетованных.

Вечно будем мы вкушать
Хмель вина и поцелуя
И блаженно гимны петь
«Кирие» и «аллилуйя».

Так закончил он. Монахи,
Возомнив, что одолели,
Стали было для крещенья
Наполнять водой купели;

Но больны водобоязнью
Все евреи от рожденья;
Рабби Юда из Наварры
Слово взял для возраженья:

«Ты хотел во мне удобрить
Почву духа для посева,
Забросав меня навозом
Сквернословия и гнева.

На приемах – отпечаток
Воспитанья и пошиба.
Не сержусь я, и по дружбе
Говорю тебе спасибо.

Догмат троицы для нас –
Не спасительное средство:
Все мы правилом тройным
Занимаемся сыздетства.

Совместились три лица
В вашем боге? Что ж, немного!
У язычников шесть тысяч
Разных форм и видов бога.

Бог, по имени Христос,
Мне, признаться, неизвестен.
С девой-матерью встречаться
Не имел я также чести.

Если с ним тому назад
Более тысячелетья
Приключилась неприятность,
Рад об этом пожалеть я.

Но евреи ли убийцы, –
Вряд ли кто-нибудь дознался,
Если сам delicti corpus
К третьей ночи затерялся.

А что с ним наш бог в родстве –
Это просто чьи-то бредни,
Ведь насколько нам известно,
Был бездетен сей последний,

Бог наш для людского рода
Не согбен под крестной ношей,
Он совсем не филантроп,
Не слюнтяй и не святоша.

Бог наш – не любовь! К нему
С поцелуями не лезьте,
Ибо это грозный бог,
Громовержущий бог мести.

Гнев господень мечет стрелы
И разит виновных метко,
Отдаленные потомки
Часто платятся за предка.

Наш господь царит доселе
Средь небесного чертога,
И вовеки несть конца
В небесах господству бога.

И притом он здоровяк,
А не миф какой-то хилый,
Тощий, бледный, как облатка
Иль как призрак из могилы.

Бог силен: в руках он держит
Все светила небосвода,
А когда нахмурит брови,
Гибнут троны и народы.

Бог велик – наш царь Давид
Говорит: величье божье
Нет возможности измерить,
Вся земля – его подножье.

Любит музыку наш бог,
Звуки струн и песнопенья,
Но к церковному трезвону
Он питает отвращенье.

И у бога рыба есть.
Слышал о Левиафане?
Каждый день по часу с ним
Бог играет в океане.

Только в день девятый аба,
В день, когда был храм развален,
Бог наш с рыбой не играет,
Слишком он тогда печален.

У той рыбы плавники
Велики, как царь Васанский
Ог, длина ее, – сто миль,
Хвост – как старый кедр ливанский.

Ну, а мясо у нее –
Это просто объеденье!
В день восстания из .мертвых
Бог отправит приглашенье

Всем, кто шел его стезею,
С ним совместно отобедать
И его любимой рыбы,
Рыбы господа, отведать,

Частью в соусе чесночном,
Частью в винном. А винцо-то!
Приготовят эту рыбу
Наподобье мателота.

В белом соусе чесночном
Редька плавает в приправу.
Я уверен, патер Хозе,
Что наешься ты на славу.

Но и винную подливку
Непременно ты попробуй,
Если ты, мой патер Хозе,
Ублажишь свою утробу.

Бог наш знает в кухне толк,
Так не будь же ты болваном:
Распрощайся с крайней плотью,
Насладись Левиафаном!»

Так противника прельщает
Рабби сладкими словами,
И евреи, ухмыляясь,
Приближаются с ножами,

Чтобы в знак своей победы
Поживиться плотью крайней,
Этим spolium opimum
В сей борьбе необычайной.

Но враги за веру предков
И за плоть свою держались,
Не хотели с ней расстаться
И упорно не сдавались.

Принялся монах раввина
Поносить еще безбожней,
Речь его – ночной горшой
И к тому же не порожний.

Снова рабби возражает,
В сердце затаив обиду,
И, хоть кровь кипит от гнева
Все же он спокоен с виду.

Он ссылается на «мишну»
Комментарии, трактаты,
Почерпнул и в «Таусфес-Ионтеф»
Очень веские цитаты.

Но какое допустил
Богохульство патер грубый:
Он послать себе позволил
«Таусфес-Ионтеф» к черту в зубы.

«Боже, тут всему конец! –
Крикнул рабби в исступленье
И совсем осатанел –
Видно, лопнуло терпенье. –

«Таусфес-Ионтеф» велишь ты
К черту в зубы убираться?
Покарай кощунство, боже,
Ниспровергни святотатца,

Ибо «Таусфес-Ионтеф» – это
Ты, создатель, и фигляру
За хулу на «Таусфес-Ионтеф»
Должен ты назначить кару.

Пусть провалится сквозь землю
Как погибли те злодеи,
Что восстали на тебя
Под командою Корея!

Громыхни громчайшим громом,
Изуродуй изувера, –
Ведь нашлись же для Содома
И Гоморры огнь и сера.

Порази ты капуцинов,
Как однажды фараона,
От которого стречка
Дали мы во время оно.

Он стотысячное войско
Приготовил для погони,
Потрясавшее мечами
И закованное в брони,

Но ты спас, простерши длань,
Свой народ от супостата:
Все сто тысяч в Красном море
Утонули, как котята.

Так ударь по капуцинам,
Чтоб не думали, обломы,
Что твои гнев уже не страшен,
Что твои заглохли громы.

Я тогда твою победу
Прославлять не перестану
И пущусь, как Мирьям, в пляс
И ударю по тимпану».

Но разгневанного рабби
Перебил католик рьяный:
«Чтоб ты сам. пропал, проклятый
Чтоб ты сгинул, окаянный!

Мне не страшен бог твой грязный,
Не боюсь чертей нимало –
Люцифера, Вельзевула,
Астарота, Белиала.

Не боюсь твоих я духов,
Томной силы преисподней, –
Сам Христос в меня вселился,
Плоти я вкусил господней.

Причастился я Христа,
Им я лакомиться стану,
Не притронусь я к дрянному
Твоему Левиафану.

Чем на споры время тратить,
Всех бы вас я, к пользе вящей,
На костре жарчайшем жарил
Иль варил в смоле кипящей!»

Так за веру и творца
Исступленно бьются оба,
И конца но видно спору,
И не может стихнуть злоба.

Длится диспут целый день,
Но противники упрямы.
Очень публика устала,
И потеют сильно дамы.

Все придворные зевают
И клюют от скуки носом.
Наконец король к жене
Обращается с вопросом:

«Каково решенье ваше?
Чья религия мудрее?
Подаете ли вы голос
За монаха иль еврея?»

Донья Бланка на него
Посмотрела в размышленье
И, прижав кo лбу ладони,
Так сказала в заключенье:

«Ничего не поняла
Я ни в той, ни в этой вере,
Но мне кажется, что оба
Портят воздух в равной мере».