|
Испытание властью как способ становления характера героя в романе братьев Стругацких «Град обреченный»
Елена Борода
Тема взаимодействия человека и системы с большой отчетливостью проявляется в литературе ХХ века. Не исключено, что это связано с тотальной демократизацией, благодаря которой власть потеряла сакральную персонификацию в виде власть предержащего, Кесаря, помазанника Божьего, и обнажился каркас государства как системы.
Утверждать, что в истории мировой литературы не было попыток осмыслить государственного устройства, было бы опрометчиво. Такие попытки были, начиная хотя бы с Платона и Ветхого Завета. Однако человечество ХХ – ХХI веков, пережившее антропоцентризм, обращается к Государству с иными вопросами и претензиями.
В этом аспекте значимым представляется творчество братьев Стругацких, в частности, роман «Град обреченный» (1972). Это одно из самых загадочных и неоднозначных произведений А.Н. и Б.Н. Стругацких. Герои романа принимают участие в таинственном Эксперименте, цели которого толком никто не знает. Участников объединяет исключительно Эксперимент, а вообще-то у них все разное: страны, эпохи, социальное положение и род занятий. Мотивы участия героев в создании экспериментального общества также различны. Главный герой произведения Андрей Воронин, например, намерен построить коммунистический рай. Фриц считает задачей происходящего подготовку выносливой расы. Кэнси полагает, что Наставники готовят колонизацию Земли и изучают на них психологию рабов.
Неизвестно, кто руководит Экспериментом: демиурги этого искусственного мира невидимы. Есть только Наставники, неизбежная составляющая общества, в котором поведение человека нуждается в контроле. Имеются и другие составляющие откровенно искусственной социальной модели: космополитизм, регулирование социальной модели, вплоть до принудительной смены профессий, контроль, насколько возможно, за явлениями природы, наконец, замкнутость.
Впрочем, замкнутость Города оказывается мнимой, его космография свидетельствует скорее о бесконечности. Беда в том, что о космографии жители имеют весьма смутное представление и единичные попытки прояснить ситуацию поощрения не вызывают. В этом случае мы имеем дело с ограниченностью в сознании человека. Преодоление этой ограниченности для Андрея становится своеобразной инициацией.
Итак, Город многонационален. Обитатели его говорят на одном языке, или, по крайней мере, общение их подвергается какой-то немыслимой адаптации к чужой речи, потому что они все уверены, что общаются именно на своем родном языке. Что это: самонадеянное младенчество человечества до вавилонского столпотворения или преодоление языкового разобщения, подобное апостольскому откровению? Или – третий вариант – создание сугубо искусственной культуры, без учета национальной самобытности? Вероятнее всего, последнее. Это то, о чем говорит Н.Трубецкой: «Попытка человеческими руками... заменить естественное органическое единство живых ярко индивидуальных культур механическим единством безличной общечеловеческой культуры, не оставляющей места проявлениям индивидуальности и убогой в своей абстрактной отвлеченности, явно противоестественна» [6, с.461].
Самый мощный противовес космополитическому царству, как всегда, заключается в человеческой индивидуальности. Конечно, в силу взаимодействия с реалиями эпохи, писатели далеки от того, чтобы апеллировать к категориям Страшного Суда в их хронологическом и историческом воплощении. Однако очень многое в эстетическом миромоделировании писателей, по отношению ко всему художественному пространству их произведений, трудно отделить от религиозно-философской основы: ту же концепцию тысячелетнего Царства благоденствия, например. И это объяснимо: не нужно быть богословом, чтобы реально отображать тенденции, проявляющие себя в обществе независимо от мировоззрения человека.
Так вот, несмотря на пребывание в среде таких же, как он, оторванных от национальных корней, и даже чувствуя себя комфортно, Андрей Воронин испытывает что-то вроде приступа ностальгии, когда видит дядю Юру. Обитатели болот, вроде дяди Юры, как можно догадаться, предпочитают опасную, но относительно свободную жизнь существованию в безликом мегаполисе. Именно к нему, сохранившему национальную самобытность в самом ее естественном проявлении: внешности, речи, привычках – испытывает доверие не только Андрей, соотечественник, но и другие горожане. «И не то чтобы он соскучился по русской речи... не то чтобы этот бородач казался ему воплощением родины, вовсе нет. Но было в нем что-то такое, по чему Андрей основательно истосковался, что-то такое, чего он не мог получить ни от строгого язвительного Дональда, ни от веселого, горячего, но все-таки какого-то чужого Кэнси, ни от Вана, всегда доброго, всегда благожелательного, но очень уж забитого. Ни тем более от Фрица, мужика по-своему замечательного, но как-никак вчерашнего смертельного врага» [5, с.171].
Отношение к Эксперименту у всех разное. Кто-то верит в его целесообразность и благие цели, кто-то сомневается. И это естественно даже для тех, кто полон решимости создать новый мир по собственному усмотрению. В основе такого миротворчества – поиск правды и бегство от «власти неправедной». Некоторые бегут, потому что бегут именно насилия, другие – по принципу «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых» (Пс. 1; 1). На земле всюду – власть неправедная. Здесь, в «Граде...» – власть невидимая, оттого еще более пугающая. Нетрудно представить состояние Дональда Купера, который пустил себе пулю в лоб. Трудно действовать, не видя цели, чувствовать себя марионеткой.
На самом деле никакой власти нет, кроме той, что люди устанавливают сами над собой, и каждый участник Эксперимента ищет свою собственную цель. Суть происходящего, может быть, именно в том, чтобы научиться искать истинную цель вопреки навязанному извне. Впрочем, и здесь все сугубо индивидуально. Именно такая постановка проблемы справедлива, например, для Андрея Воронина. Рамки Эксперимента устанавливают сами участники. Они организуют собственную социальную структуру, формируют идеологические компоненты, и степень их свободы зависит исключительно от них самих. По ходу развития сюжета становится ясно, что демиурги, даже если они существуют, то безучастны. Здесь все – плод воображения человека и дело его рук: ожившие памятники и дикие павианы, Красное Здание и Хрустальный Дворец. Это место, где обрастают плотью фантомы, заблуждения, инстинкты Человека Порабощенного. И тот же Наставник для Андрея оказывается своего рода антиподом, внутренним голосом, персонифицированной совестью.
Интересен нюанс: обитатели Града восстают против воображаемой деспотической власти и создают власть свою собственную, вполне реальную и еще более деспотичную. В сущности, этот психологический поворот обнажает сущность человека как существа, увы, тяготящегося свободой. Предоставление их самим себе кажется большинству более жестоким, чем откровенное насилие.
В этом свете самоубийство Купера тоже приобретает определенный смысл: Человек Обычный не может допустить, что он свободен, и видит в предоставленной свободе лишь угрожающее промедление карающей десницы власти. «Зачем даже здесь нам оставлена свобода воли?» [5, с.257]. Если это возглас не вопрошания, а возмущения, поистине, печальна судьба человечества...
Вот мнение о Граде: «Это не есть царство абсолютного зла. Это скорее хаос, который мы призваны упорядочить» [5, с.257]. Естественное стремление человека к совершенству и гармонии, его духовная ипостась, принадлежащая бесконечности, подвигает его упорядочить хаос. Однако сущность материальная заставляет действовать средствами мира сего. Истинным, но постоянным заблуждением становится отождествление свободы с хаосом и анархией, что мы видим в 1 части «Града обреченного». Зато на смену безвластию приходит тирания.
«Мы вплотную подходим к вопросу о роли Бога и дьявола в истории... Что мы про них на самом деле знаем? Что Бог взял хаос в свои руки и организовал его, в то время как дьявол, наоборот, ежедневно и ежечасно норовит эту организацию, эту структуру разрушить, вернуть к хаосу... Но, с другой стороны, вся история учит нас, что человек как отдельная личность стремится именно к хаосу. Он хочет быть сам по себе. Он хочет делать только то, что ему делать хочется. Он постоянно галдит, что от природы свободен... Чем, спрошу я вас, занимались на протяжении всей истории самые лютые тираны? Они же как раз стремились указанный хаос, присущий человеку... надлежащим образом упорядочить, организовать» [5, с.477], – слышит Андрей отголоски собственных размышлений. О, лукавая логика и самооправдание власть имущих! С одной стороны, нужно иметь силу, чтобы взвалить на себя бремя власти. С другой, грань между организованной властью и тиранией очень зыбкая. Путь Великого инквизитора начинается с благих намерений.
О деспотической природе государства существует множество суждений. «Государством зову я, где все вместе пьют яд, хорошие и дурные; государством, где все теряют самих себя, хорошие и дурные, государством, где медленное самоубийство всех – называется – жизнь» [2, с.331]. Так говорил Ницше.
А вот суждение «русского Ницше», В.В.Розанова: «Государство ломает кости тому, кто перед ним не сгибается или не встречает его с любовью... Государство есть сила. Это – его главное» [4, с.541].
Н.А.Бердяев еще более категоричен в суждении о любом упорядоченном обществе: «Всякая группировавшаяся масса враждебна свободе... Всякое до сих пор бывшее организованное и организующееся общество враждебно свободе и склонно отрицать человеческую личность» [1, с.315].
Следует сказать, что в «Граде обреченном» Стругацкие обнажают природу власти, какова она есть независимо от человека. И размышления такого рода далеки от благородной рефлексии прогрессоров. Власть выступает некоей надмирной сущностью, способной подчинить себе природу человека и извратить его цели. Действует система, навязавшая свою волю человеку сколь угодно благородному, и в этой ипостаси он – только Великий инквизитор. Это не человек обладает властью – это власть подчиняет себе человека.
Государственная модель «Града...» варьируется от царства анархии до эпохи благоденствия. Андрей Воронин и его друзья проходят через искусы каждой эпохи. Хаос и дезориентация («Мусорщик»), полицейское государство («Следователь»), цивилизованный деспотизм («Редактор»), наконец, эпоха изобилия («Господин Советник») и крушение идеалов («Разрыв непрерывности», «Исход»). Каждому времени – свои Инквизиторы и свои способы опеки малых сих. Между прочим, Андрей пробует себя на роль пастыря. Эпизод игры в шахматы – это не что иное, как первая попытка героя самому составить иерархию ценностей. «Бред взбудораженной совести», Красное Здание, является в минуты сомнений.
У Инквизитора (и у Андрея) есть еще одно оправдание: «Мы делаем все, что нужно. Мы не виноваты, что они свиньи. Они были свиньями и до нас, и после нас они останутся свиньями. Мы можем только накормить их и одеть, и избавить от животных страданий, а духовных страданий у них сроду не было и быть не может» [5, с.370]. На примере Воронина, Гейгера и прочих писатели освещают образ власть имущего как психологический феномен, который состоит в сочетании гордыни и жертвенности одновременно. И совершенно справедливо утверждение одного из значимых героев романа Изи Кацмана: «Вы ужасно презираете широкую массу и ужасно гордитесь этим своим презрением. А на самом деле вы – настоящие стопроцентные рабы этой массы! Все, что вы ни делаете, вы делаете для массы. Все, над чем вы ломаете голову, все это нужно в первую очередь именно массе. Вы живете для массы. Если бы масса исчезла, вы потеряли бы смысл жизни» [5, с.378].
В «Граде обреченном» Стругацкие продолжают тему экзистенциального кризиса человечества, с особым акцентом освещенную в «Хищных вещах века». «Вы отнимаете у людей заботу о хлебе насущном и ничего не даете им взамен. Людям становится тошно и скучно. Поэтому будут самоубийства, наркомания, сексуальные революции, дурацкие бунты из-за выеденного яйца» [5, с.379], – говорит Кацман, выражая, в сущности, основу и особенность столпотворенческой культуры Града. «Либо голодный бунт – либо сытый бунт» [5, с.379] – такова дилемма бытия человека в царстве Кесаря.
Совсем не случаен тот факт, что в городе-государстве, по наблюдению самих Андрея и Фрица, теперь облеченных властью, не осталось художников – людей творческих профессий и вообще выдающихся личностей. «Если бы постоянная родина такой благополучной жизни – совершенное государство – действительно была достигнута, то этим благополучием была бы разрушена почва, из которой произрастает великий интеллект и вообще могущественная личность... Когда это государство было бы достигнуто, человечество стало бы слишком вялым, чтобы еще быть в состоянии созидать гения» [3, с.159].
Трудно сказать, насколько мир экспериментального Города является материальным в общем понимании. Если «Хищные вещи века» – рациональная антиутопия, то «Град обреченный» в некоторых своих ипостасях – антиутопия иррациональная. Сюрреалистические образы оживших памятников (идолы в храме человеческой культуры), Красное Здание... Здесь страхи, мечты и сомнения получают реальное воплощение, здесь человек наделен поистине неограниченными творческими возможностями. Однако Храм культуры, красочно описанный Кацманом, без духовного устремления превращается в капище. Или становится Вавилонской башней.
Относительно того, что собой представляет Город, может быть множество предположений. Одно из них, самое явное, сопоставимо с идеей ада или чистилища. Ад как принцип возмездия – вне конфессий. Поэтому мы видим здесь людей разных национальностей и вероисповеданий, а также тех, кто вообще вне таковых – материалистов и атеистов. Для последних печальным откровением звучат слова пана Ступальского: «Вас учили ваши бестолковые и невежественные учителя, что впереди – ничто, пустота, гниение; что ни благодарности, ни возмездия за содеянное ждать не приходится. И вы принимали эти жалкие идеи, потому что они казались вам такими простыми, такими очевидными, а главным образом потому, что вы были совсем молоды, обладали прекрасным здоровьем тела и смерть была для вас далекой абстракцией. Сотворивши зло, вы всегда надеялись уйти от наказания, потому что наказать вас могли такие же люди, как вы. А если вам случалось сотворить добро, вы требовали от таких же, как вы, немедленной награды. Вы были смешны» [5, с.261].
Однако суждения правоверного католика сопоставимо скорее с понятием божественной власти, нежели божественной любви: «Мучительное непонимание сущего и вдобавок мучительные воспоминания о грехах своих... Вечное сознание грехов своих без осознания возмездия за них» [5, с.260]. В этом отношении мнение о том, что Город – это аналог чистилища – «Что-то вроде штрафного батальона – смыть кровью свои прегрешения на переднем крае извечной борьбы добра со злом» [5, с.257], – ближе к истине. Потому что не отнимает у человека возможности приобщиться к полноте духовного откровения. Пока человек обладает свободой выбора, путь его не закончен и есть надежда на спасение.
Остается еще загадочный образ Красного Здания. Изя Кацман называет его «бредом взбудораженной совести» [5, с.291]. Учитывая, что каждый видит там свое, происходящее с Андреем внутри посредством фантасмагорических образов иллюстрирует сомнения героя и обозначает вектор его духовных устремлений. Красное Здание – это отправная точка на следующий круг ада, или граница очередного испытания.
Тогда второе явление Андрею Красного Здания (часть 4, «Господин Советник») символизирует, собственно, духовную энтропию героя, остановку в развитии, сытую удовлетворенность. Он застает внутри запустение, пыль, паутину, мертвый запах. «Теперь здесь всегда так будет, – думал Андрей. Что-то я сделал такое, что-то мы все сделали такое, что теперь здесь так будет всегда» [5, с.410-411]. Почили на лаврах. Совесть больше не будоражит. Когда тоска и скорбь от богооставленности сменяются скукой и сытостью – тогда действительность и вправду становится адом, и кто знает, не написано ли над входом в заброшенное Красное Здание «Оставь надежду всяк сюда входящий»?
Литература
1. Бердяев, Н.А. Самопознание // Бердяев Н.А. Самопознание: Сочинения. – М.: Изд-во Эксмо; Харьков: Изд-во Фолио, 2005.
2. Ницше, Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Сочинения. – М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс; Харьков: Изд-во «Фолио», 1999.
3. Ницше, Ф. Человеческое, слишком человеческое // Ницше Ф. По ту сторону добра и зла...
4. Розанов, В.В. Опавшие листья // Розанов В.В. Метафизика христианства. – М, ООО «Издательство АСТ», 2000.
5. Стругацкий, А.Н., Стругацкий, Б.Н. Град обреченный // Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собрание сочинений. В 11 т. Т.7. 1973 – 1978 гг. – Донецк: Изд-во «Сталкер», 2004.
6. Трубецкой, Н.С. Вавилонская башня и смешение языков // Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Эксмо, 2007.
|
