|
ОТ БЛАГОДЕТЕЛЯ К ПРОГРЕССОРУ: МОДИФИКАЦИЯ ОБРАЗА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ФАНТАСТИКЕ ХХ ВЕКА
Елена Борода
Вопрос о приоритете воли индивидуума с правом возведения этой воли в закон – вопрос из области этики. Тем закономернее обращение к нему русской литературы, традиционно тяготеющей к нравственной проблематике. «Тема о столкновении личности и истории, личности и мировой гармонии есть очень русская тема, она с особенной остротой и глубиной пережита русской мыслью» [1, с. 82], – отмечает Н.А. Бердяев. Кажется, впервые со всей полнотой и отчетливостью и в масштабе «человек – государство» этот вопрос был освещен Ф. М. Достоевским, подарившим литературе и общественной мысли образ Великого инквизитора.
Он оказался настолько значимым, что дал возможность развития едва ли не любому направлению отечественной философии последующего периода: рубежа и начала ХХ века. Религиозные мыслители (Н.А. Бердяев, В.С. Соловьев, С.А. Аскольдов) увидели в нем прообраз Антихриста. Евразийцы (П.Н. Савицкий, Г.В. Флоровский, Н.С. Трубецкой) акцентировали внимание на проблемах диктатуры и государственности.
Отечественная литература не могла остаться в стороне. Правда, рассуждая о литературе, наряду с Достоевским не следует упускать из виду влияния западной философии, в частности, О. Шпенглера и Ф. Ницше, мимо которых, по признанию Бердяева, не прошел ни один не только художник и мыслитель, но и просто вдумчивая и образованная личность: «Это было самое сильное западное влияние на русский ренессанс» [1, с. 232].
Сверхчеловек Ницше и Великий инквизитор Достоевского – образы близко соотносимые, однако в социальной идентификации диаметрально противоположные. «Великое отвращение к человеку – оно душило меня» [2, с.470], – восклицает Заратустра. «Неужели мы не любили человечества, столь смиренно сознав его бессилие, с любовию облегчив его ношу и разрешив слабосильной природе его хотя бы и грех, но с нашего позволения?» [3, с. 265], – вопрошает Великий инквизитор Достоевского.
Хорошим примером осмысливания означенного образа является проза Замятина, в частности, роман «Мы» (1921). Благодетель из замятинского произведения – модель в большей степени социальная, нежели религиозная. Во всяком случае, так она читается с позиции человека, не мыслящего категориями религии. Вероятно, из-за этого образ, созданный Замятиным, в свою очередь способен стать ресурсным для литературы материалистического ХХ века.
«Мы» – роман фантастический. Думается, выбранная нами параллель между замятинским вариантом общества Будущего и произведениями А.Н. и Б.Н. Стругацких цикла «Полдень XXII век» не случайна. И в том, и в другом случае речь пойдет о соотношении фантастики как жанра и метода. Замятинский метод можно уверенно определить как фантастический: писатель моделирует совершенно иной мир, в большинстве случаев удачно имитирует мыслительный строй людей будущего (отличный от нашего).
По отношению к Стругацким уместнее говорить о фантастике как разновидностях жанра (фантастическая повесть, фантастический роман), поскольку их творческий метод в большей степени реалистичен. Они сосредоточены на нравственной, а не сугубо научной, проблематике; их герои мало чем отличаются от современников, основной принцип в изображении конфликтов и характеров – психологизм. Кроме модели ситуации (взаимодействие с иной цивилизацией) там все реалистично. Но, что характерно, именно ситуативная модель помогает писателям выйти за рамки обычной этической проблематики и приблизиться к образу более масштабному.
Комментировать разговор Д-503 с Благодетелем вряд ли целесообразно, во-первых, потому, что подобные попытки предпринимались другими исследователями, во-вторых, потому что параллель с евангельским эпизодом о трех искушениях (Мф 4; 1-11) более чем прозрачна. Отметим только, что в этом ключе Замятин рассуждал и ранее, так что тема нравственного выбора между свободой и счастьем в его творчестве не случайна. «Жизнь должна стать стройной машиной и с механической неизбежностью вести нас к желанной цели» [4, с. 96]. Государство должно «насильно вести слабые души единым путем» [4, с. 147]. Это слова викария Дьюли из повести «Островитяне»(1917).
Не менее интересным в романе представляется другое: определенность жизни героя существованием Благодетеля. Им пронизаны будни и праздники граждан Государства, его именем клянутся, его образу поклоняются, и, фактически, он становится на место Бога. Материалистическое мировоззрение людей, ставших нумерами, соседствует с их же, оставшимся религиозным, мироощущением. Благодетель в романе – это практически победивший Инквизитор, убежденный в том, что «истинная, алгебраическая любовь к человечеству – непременно бесчеловечна, и непременный признак истины – ее жестокость» [4, с. 449-450].
Нравственный дуализм, лежащий в основе самоопределения (и самооправдания) Инквизитора имеет место и здесь, в картине Распятия, какой ее рисует Благодетель: «Одни – вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие – внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, – самая трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это автор трагедии – Бог – должен еще щедрее вознаградить их» [4, с. 449]. Ошибка подобного самооправдания в том, что происходит подмена понятий: на место божественного величия вступает божественный диктат, мысль о проявлении свободы воли со стороны человека исключается. Но со стороны Инквизитора это не схоластическая уловка. Он действительно так чувствует.
Для подобного миросозерцания, несовместимого с верой в человека, допустима смена одного диктата другим. Можно провозгласить, что Бог умер, и приветствовать появление нового властителя.
У Стругацких тема сверхчеловека выражается главным образом в мысли о прогрессорстве. Она лейтмотивом проходит почти через все произведения, начиная, по словам Б.Н. Стругацкого, с повести «Попытка к бегству» (1962). Случайно или нет, рабочее название повести было цитатой из Ницше «Возлюби дальнего». Именно в этой повести поставлен вопрос, «следует ли высокоразвитой цивилизации вмешиваться в дела цивилизации отсталой, – даже и с самыми благородными намерениями?» [5, c. 679].
«Здесь было темное горе, тоска и совершенная безысходность, здесь ощущалось равнодушное отчаяние, когда никто ни на что не надеется, когда падающий знает, что его не поднимут, когда впереди нет абсолютно ничего, кроме смерти один на один с безучастной толпой» [5, с. 56]. Это цитата из повести. С одной стороны, человек будущего, воспитанный, в связи с утопическими надеждами писателей, на принципах гуманизма, не может мириться с плачевным состоянием себе подобных. С другой стороны, благие намерения сверхчеловека не обязательно кажутся таковыми тем, в отношении кого он их испытывает.
Впрочем, звание сверхчеловека по отношению к представителям отсталой цивилизации герои повести заслуживают исключительно как исторические потомки тех, кто веками строил их собственную культуру. Их глазами смотрит все человечество, прошедшее подобный путь и воспринимающего реалии планеты системы ЕН 7031 как исто-рическую ретроспективу. «Таков человек... Как долго он еще остается скотом, после того как поднимется на задние лапы и берет в руки орудия труда... Они понятия не имеют о свободе, равенстве и братстве. Впрочем, это им еще предстоит. Они еще будут спасать цивилизацию газовыми камерами. Им еще предстоит стать мещанами и поставить свой мир на край гибели» [5, c. 95], – рассуждает герой повести Саул.
Любопытно, что в числе человеческих зол он называет мещанство. А положение мира на краю гибели логическое следствие именно этого зла. Против сознательной ограниченности человеческого духа бессильны любые достижения технического прогресса.
Разумеется, любимые герои писателей полны решимости искоренить косность вселенского мещанина. Мы можем наблюдать любопытные психологические этюды, например, в сцене разговора молодых землян с воином Хайрой («Попытка к бегству»). Люди Полудня у себя на Земле не знают войн и деструктивизма. Они обращаются с пленником мягко, а он принимает их обращение за слабость. Ситуацию спасает Саул, который говорит с Хайрой на доступном тому языке, показывая, кто диктует условия в данной ситуации.
Есть расхожее выражение о том, что войны и революции не делаются в белых перчатках. По-видимому, то же самое можно сказать и о вмешательстве в историю другой цивилизации. Встать на место опекаемых бывает необходимо, хотя бы для того, чтобы стать своим среди них. На этот счет подробнее писатели будут рассуждать в повести «Трудно быть богом».
Не случайно Прогрессоры в мире будущего окружены ореолом сомнительной тайны. В обществе радостного труда и всеобщего благоденствия они становятся изгоями. Главная причина настороженного отношения к Прогрессорам – инстинктивное желание человечества забыть о компрометирующих страницах собственной истории, своеобразный механизм вытеснения. «Больная совесть», – констатирует Горбовский, один из любимых героев Стругацких. Достаточно вспомнить обособленный мирок Прогрессоров в «Парне из преисподней». Или незнание имени Гитлера у Максима («Обитаемый остров»). А с каким ужасом Анка отшатывается от Антона, приняв за кровь сок земляники у него на руках («Трудно быть богом»). Прогрессоры запятнаны. Общество признает благую цель – будущее, в котором хотелось бы жить, – но средства оправдать не может. И грязную работу по достижению этой цели берут на себя именно они.
Вопрос о необходимости такого вмешательства остается спорным. Саул – человек из прошлого. Он не имеет уверенности людей будущего в безусловном могуществе человека, зато обладает солидным жизненным опытом. По сравнению с ним Антон и Вадим более уязвимы в мире, где царствует зло. На возражения молодых друзей о том, что они помогут цивилизации построить благое общество, Саул отвечает, что история должна проходить естественным путем. «Вы хотите нарушить законы общественного развития! Хотите изменить естественный ход истории! А знаете вы, что такое история? Это само человечество! И нельзя переломить хребет истории и не переломить хребет человечеству» [5, с. 96].
Человек становится личностью, преодолевая определенные искушения и решая те или иные задачи, поставленные жизнью. То же самое можно сказать и о человечестве в целом. Культурные достижения и конечные точки исторического пути имеют значение только тогда, когда они являются результатами определенного опыта, как правило, тяжелого и длительного. В противном случае помощь со стороны сверхцивилизации рискует обернуться в лучшем случае историческим эпизодом.
В романе «Трудно быть богом» (1963) Стругацкие еще более детально осмысливают тему прогрессорства, хотя само понятие все еще не появляется в постоянной терминологии. Наряду с центральным вопросом о праве вмешательства в историю чужой цивилизации основной конфликт произведения раскрывается в противоречии между неспособностью мириться с уродливыми явлениями чужого мира и вынужденным бездействием.
Один из рабочих вариантов названия был «Наблюдатель» [5, c. 694]. Название емкое и лаконичное, оно тем не менее было заменено на «Трудно быть богом». Последнее название делает проблематику произведения более обостренной.
От землянина-наблюдателя до деятельного Прогрессора еще целая вечность, но в Арканаре, между прочим, постепенно формируется стратегия Прогрессорства: от Бескровного Воздействия до провозглашенного Кондором «При чрезвычайных обстоятельствах действенны только чрезвычайные меры» [5, с. 416]. Ни Антону-Румате, ни его друзьям еще не дано права вмешиваться в ход истории. Они только наблюдатели. Однако Антон постигает главное в деятельности будущих Прогрессоров, то, что сделает их изгоями и мучениками: «Если бог берется чистить нужник, пусть не думает, что у него будут чистые пальцы» [5, с. 314]. Интересно, что взгляд навстречу богу, снизу вверх, со стороны жителей Арканара, отражает ту же картину: «Когда бог, спустившись с неба, вышел к народу из Питанских болот, ноги его были в грязи» [5, с. 276].
Как можно корректировать историю? Герои выбирают путь весьма гуманный: спасение отдельных личностей, самых прогрессивных для их времени, потенциальных творцов будущего. Очень гуманно и разумно, если учесть, что большего земляне не должны и не могут сделать. Земная цивилизация, пережившая период войн и забывшая вражду, оказывается подготовлена к ней разве что теоретически. Самая глубокая пропасть между представителями разных цивилизаций – чуждая друг другу мораль тех и других. Это то, о чем шла речь еще в «Попытке к бегству». «Мы бесконечно сильнее Араты в нашем царстве добра и бесконечно слабее Араты в его царстве зла» [5, с. 412], – подводит итог Румата.
Ключевым эпизодом к пониманию идейного конфликта романа становится наполовину воображаемый разговор человека с богом – доктора Будаха и Руматы. Подобно разговору Д-503 с Великим Благодетелем, эта беседа становится размышлением о природе и счастье человека. Даже пути к этому счастью предлагаются похожие: дать людям вволю хлеба, победить голод и нужду, вразумить жестоких, переделать саму природу человека вплоть до механической «позитивной реморализации». Только, замечает Румата, все это не пойдет людям на пользу, ибо когда они получат все даром, без труда, то «потеряют вкус к жизни и обратятся в моих домашних животных, которых я вынужден буду впредь кормить и одевать вечно» [5, с. 407].
С другой стороны мы видим Арату Горбатого. Постановка проблемы о праве на воздействие в романе заостряется посредством того, что волю богов оценивают те, в чью жизнь эта воля вмешивается. Это антиподы: доктор Будах и бунтовщик Арата. Один – смиренный созерцатель, сторонник мировой гармонии, философ платоновского типа. Другой – «мститель божьей милостью» [6, с. 409]. Оба предлагают свои пути взаимодействия с человеком: один – образумить, другой – покарать. В сущности, перед этим выбором в лице Руматы стоит все будущее Прогрессорство. Характерно, что и Будах, и Арата, выслушав многомудрого небожителя, просят предоставить им право собственного пути. Однако главный выбор Руматой и человечеством Земли уже сделан: «Сердце мое полно жалости: Я не могу этого сделать» [5, с. 407].
Человеческие чувства и сомнения Руматы (в роли человека уместнее называть его Антоном) делают героя привлекательнее и интереснее. Это замечают и критики: «Именно такой... Румата понятен и близок нам. Неизмеримо более понятен и близок, чем был бы, если б до конца оставался на позициях бога, предписанных ему «базисной теорией» и условиями эксперимента» [5, с. 671].
При обращении к внутреннему миру героя мы можем оценить, насколько необычен конфликт произведения. Антиномия: идея вселенского просвещения – и запрет на вмешательство в развитие другой цивилизации. Еще антиномия: позиция бесстрастных богов – человеческая реакция на насилие и подлость. В романе внедрение человека Земли в другую культуру уже произошло, однако существует запрет на активное вмешательство в жизнь коренных жителей. Но такое просвещение наполовину – еще более преступно. Если уж вмешиваться, то до конца, не соглашаясь на компромиссы со злом.
Именно это и выбирает Антон. Он не может смириться с творимыми на его глазах преступлениями против человека, против будущего, против всего самого святого для него. «Одна только мысль о том, что тысячи других, пусть менее талантливых, но тоже честных, по-настоящему благородных людей фатально обречены, вызывала в груди ледяной холод и ощущение собственной подлости» [5, с. 306]. Когда страдают самые близкие и беззащитные, герой вступает в настоящую, не метафорическую битву. «Гуманизм действия побеждает гуманизм бездействия» [5, с. 670], – так один из критиков определяет разрешение личностного психологического конфликта героя.
Итак, тема прогрессорства в творчестве братьев Стругацких в какой-то мере продолжает замятинскую тему Благодетеля. В художественном мировоззрении Замятина эта идея – одна из составляющих. У А.Н. и Б.Н. Стругацких ее можно назвать константой всего творчества. Сверхчеловек, Великий инквизитор, Благодетель, Прогрессор – все это варианты одного и того же архетипа. Конечно, Стругацкие показывают иную сторону этого масштабного характера. Не стремление к власти и принятие третьего искушения, искушения властью, руководят им, а невозможность пройти равнодушно мимо страданий человека. Модификация образа свидетельствует о похожем способе художественного проникновения у писателей разных периодов, а также о прежней актуальности данной темы.
Литература
1. Бердяев Н.А. // Самопознание. М., Харьков, 2005.
2. Ницше Ф. // По ту сторону добра и зла. М., Харьков, 1999.
3. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. М., 2005.
4. Замятин Е.И. // Избранное. М., 1989.
5. Стругацкий А.Н., Стругацкий Б.Н. Собр. соч.: В 11 т. Донецк, 2004. Т.3. С. 679.
|
