КРИТИКА

Н.Н.Калашников

Фольклорные противопоставления
и их трансформация в повести А. и Б. Стругацких «Улитка на склоне»

Меня всегда интересовало, почему произведения братьев Стругацких кажутся нам такими «узнаваемыми», как будто они нам знакомы с детства. В своей статье я и хочу поговорить об одном из таких приемов, делающих такое сложное произведение Стругацких – «Улитка на склоне» – если не более понятным, то более «знакомым». Речь идет об использовании в «Улитке на склоне» фольклорных (точнее, сказочных) противопоставлений. Естественно, что эти противопоставления не переносятся механически из сказки (что, наверное, и нельзя буквально сделать), а определенным образом трансформируются.

Рассматривать сами фольклорные противопоставления мы сейчас не будем, ибо этому посвящена достаточно солидная литература (скажем, многие работы отечественных исследователей фольклора Вяч.Вс.Иванова и В.Н.Топорова¹).

Начнем сразу с использования противопоставлений в «Улитке на склоне». Рассмотрим противопоставление (одно из основных в сказке) дом – лес, являющееся «более конкретной разновидностью противопоставления свой – чужой»². Лес в сказках всегда представляется «опасной зоной» для героя, местом его испытания»³.

Иванов и Топоров рассматривают это противопоставление в двух значениях. «Во-первых, оно может пониматься пространственно (топографически)... Во-вторых, это противопоставление может быть истолковано в социально-экологическом плане как противопоставление освоенного человеком, ставшего его хозяйством, неосвоенному им»⁴.

Посмотрим в этом плане на «Улитку...». В главах об управлении для Переца, Кима, Домарощинера и других территория управления является домом (временным или постоянным, любимым или нелюбимым – это другой вопрос), а лес (как и положено в сказке) – это окружающий мир. Вышел за территорию управления – попал в лес.

Территория управления и (может быть) маленький его кусочек – биостанция – являются также и освоенным человеком пространством, а лес – «неосвоенной» территорией, которую человек, как ему и положено, стремится покорить (и с помощью бульдозеров, и с помощью зеркалец и бус). Особенно ярко, почти прямолинейно это противопоставление дома и леса как освоенного и неосвоенного пространства звучит в первом варианте повести: «...директор Базы реально мог управлять только ничтожным кусочком территории своей планеты, крошечным каменным архипелагом в океане леса, покрывавшего континент. Лес не только не подчинялся Базе, он противостоял ей со всеми ее миллионами лошадиных сил, с вездеходами, дирижаблями и вертолетами, с ее вирусофобами и дезинтеграторами. Собственно, он даже не противостоял. Он просто не замечал Базы»⁵.

В основном варианте повести это не выражено так прямо, но из всего контекста (прежде всего, из разговора в столовой Тузика, Домарощинера и Переца и из размышлений Переца в лесу у таблички, сообщающей об утонувшем лесопроходце Густаве) видно это достаточно ясно.

Границей между двумя этими мирами (домом и лесом) выступает (опять же, как это и положено в сказке) дорога. Но не Дорога, которая может обозначиться тропинкой в лесу, поведет, куда глаза глядят, и, возможно, даже поможет проникнуть в этот иной мир, а большое бетонное шоссе («...строил ты здесь стратегическую дорогу, клал бетонные плиты и далеко по сторонам вырубал лес, чтобы могли при необходимости приземляться на эту дорогу восьмимоторные бомбовозы» – УнС, 400⁶), которое строили лесопроходцы типа Густава, что делает границу между этими двумя мирами еще непроходимее («Да разве лес это вытерпит? Вот и утопил он тебя на сухом месте» – УнС, 400)⁷.

Впрочем, Стругацкие не будут сами собою, если как-то не видоизменят это противопоставление. Во многих сказках лес может быть заменен горой. В славянских языках слово «гора» может обозначать «лес». «Русск. гора, но в старославянском слово «гора» обозначала также «лес»⁸. Есть такие семантические соответствия и в других языках. В «Улитке...» же гора является домом (Кандид, идя к Белым Скалам, идет домой) и противопоставлена лесу. Даже славные подруги говорят о людях с Белых Скал, четко противопоставляя их лесным жителям. («Я вижу, вы там впали в распутство с вашими мертвыми вещами на ваших Белых Скалах. Вы вырождаетесь. Я уже давно заметила, что вы потеряли умение видеть то, что видит в лесу любой человек, даже грязный мужчина» (УнС, 442-443), – говорит женщина на озере Кандиду).

А вот для аборигенов деревни, где живет Кандид, противопоставление дом – лес четко «перевернуто». Для аборигенов лес – это дом, то есть освоенное пространство. Вспомните Кулака: «– А где я тебе в лесу дубину возьму, шерсть на носу? – возразил Кулак. – Это на болото надо идти – за дубиной» (УнС, 490).

Но и здесь Стругацкие не выходят особенно за рамки фольклорного противопоставления. «Вариантами леса, как начала, противопоставленного дому, – пишут Иванов и Топоров, – являются так называемые выморочные места, которые реально могут и не совпадать с лесом»⁹. Среди прочих выморочных мест авторы указывают «все стоячие воды (болота, омуты, пруды, озера, трясины)»¹⁰. Неосвоенным пространством для аборигенов леса, живущих в деревнях, являются уже существующие болота, озера на месте исчезающих деревень, которые со временем, вероятно, тоже превратятся в болота, то есть те самые выморочные места, которые в сказках вместе с лесом противопоставляются дому. Так что и здесь это противопоставление в повести не выходит за рамки фольклорного и при всех трансформациях остается узнаваемым.

Зато напрочь отсутствует такая часть фольклорного противопоставления дом – лес, как сад – лес. Чтобы стать садом, дому нужно быть прекрасно обжитым и ухоженным, нужно, чтобы этот дом любили и украшали. Этого нет, и территория управления, несмотря на то, что здесь не только работают, но и живут, довольно неприглядна, необихожена. (Этим управление напоминает дом Двуглавого Юла – «Черную Пирайю».) Вряд ли образ «хрустальной распивочной и алмазной закусочной» и даже некие полупрозрачные «воздушные парки», случайно промелькнувшие в череде функционально необходимых зданий в словах сотрудника, мечтающего о будущем управления, помогут нам представить на месте управления сад. А сад для Стругацких – это символ Будущего, сад – это место, где живут добрые и прекрасные люди («...стал рассказывать про хрустальные храмы, про веселые сады на много миль без гнилья, комаров и нечисти, [...] про своих друзей – людей гордых, веселых и добрых, про дивную страну за морями, за горами, которая называется по-странному – Земля»¹¹). Так что отсутствие не только сада, но даже просто цветника на территории управления в контексте всего творчества Стругацких является яркой характеристикой и работников управления, и той системы, которая существует в управлении.

Мало того, – хоть мельком, но появляется противопоставление лес – бетонированная площадка: «– Когда выйдет приказ, – провозгласил Домарощинер, – мы двинем туда не ваши паршивые бульдозеры и вездеходы, а кое-что настоящее, и за два месяца превратим там все в... э-э... в бетонированную площадку, сухую и ровную» (УнС, 300). По-видимому, не сад, а «бетонированная площадка, сухая и ровная» – цель той системы, которой является управление и ярким выразителем которой является Домарощинер. Хорошо, что это не является целью всех работников управления. И даже такой персонаж, как Тузик, явно личность весьма не симпатичная (если не сказать более), дает Домарощинеру в этом отпор, хотя бы и словесный. («– Ты превратишь, – сказал Тузик. – Тебе если по морде вовремя не дать, ты родного отца в бетонную площадку превратишь. Для ясности» – УнС, 300.) Но сам образ бетонированной площадки вместо любимого Стругацкими сада характеризует и управление, и Домарощинера лучше многих слов.

Рассмотрим еще одно (тоже центральное в сказках) противопоставление мужской – женский. Мужское в фольклоре (и предшествовавшей фольклору языческой мифологии) связано с представлением о высоком, чистом, дневном, солнечном (и даже светоносном, огневом). Противопоставленное ему женское связано с ночным, влажным, нечистым (вся поздняя языческая мифология и, соответственно, фольклор были построены на возвышении мужского начала и принижении женского).

С одной стороны, если смотреть глазами Кандида (и где-то нашими, потому что читатель чаще всего сопоставляет себя с главным героем произведения), это противопоставление вроде бы выдерживается, ибо мы видим вред, приносимый славными подругами аборигенам леса, то, что они несут гибель целой цивилизации. Кандид чувствует, что от славных подруг исходит что-то страшное, гибельное, нечистое. Недаром лес, некогда, по-видимому, сухой и чистый и, возможно, пусть отдаленно, но напоминающий леса-сады из других произведений Стругацких¹² (помните, один раз Кандид случайно набредает на такое место: «...никогда еще в лесу Кандиду не попадалось такое сухое благодатное место» (УнС, 412); «пошел... – по теплой сухой траве, мимо теплых сухих стволов, жмурясь от теплого солнца, которого непривычно много было здесь...» (УнС, 416) – и далее резкое противопоставление: «...навстречу пережитому ужасу...» (УнС, 416) – это о деятельности славных подруг), становится болотистым, грязным и уж никак не благодатным ни для аборигенов леса, ни для человека. (Кстати, здесь мы видим фольклорное противопоставление сухой – мокрый, о котором мы сейчас говорить не будем.)

По-видимому, Одержание систематически проводилось, но заниматься всеми вновь образованными озерами у славных подруг не было сил (или желания, или еще чего-то – не важно), и озера постепенно превращались в болота. А болота, как известно, одно из любимых мест обитания нечистой силы.

Но, с другой стороны, это противопоставление резко переворачивается. Вспомните: чистые, влажные от воды, ухоженные женщины – и «грязный козлик» Кандид («...только уж очень грязненький, – говорила беременная женщина. – И как тебе не стыдно, а?» – УнС, 436). Цивилизация славных подруг (женская) гораздо выше цивилизации аборигенов леса (мужской). Да и к представителям человечества (мужская цивилизация) славные подруги относятся с пренебрежением. Не говоря уж о том, что славные подруги (эти жуткие бабы-амазонки) используют мужчин на каких-то непонятных работах, явно не очень благородных, вспомним Риту с биостанции (очень загадочное существо: с одной стороны – представитель человечества, а с другой – явно имеющая отношение к славным подругам), ее отношение к мужчинам: «...а этой ночью вернулась вся мокрая, белая, ледяная. Охранник было к ней сунулся с голыми руками – что-то она с ним такое сделала, до сих пор валяется без памяти» (УнС, 308). В свете эпизода у озера (девушка и рукоед) мы можем представить, что с ним могла сделать Рита (даже если она только учится быть славной подругой).

Наконец, в фольклорном противопоставлении мужской – женский есть связанный с женщиной низменный, нечистый, сексуальный аспект. А в отношении славных подруг, пожалуй, надо говорить не о сексуальности женщин, а об определенной асексуальности в их презрении к мужчинам.

Можно говорить о противопоставлении мужской – женский и в главах об управлении. В низменном, чисто сексуальном плане упомянуты Шарлотка, чьи телефоны переписывают мужчины управления, и буфетчица биостанции («Очень хорошо известно, что Квентин по ночам плачет и ходит спать к буфетчице, когда буфетчица не занята с кем-нибудь другим...» – УнС, 401). Да и вечера на биостанции (впрочем, мы не знаем, намного ли отличаются вечера в управлении): «Они танцуют, они играют в фанты и в бутылочку, в карты и бильярд, они меняются женщинами...» (УнС, 103). Это возможно только при отношении к женщине как к чисто сексуальному (низменному) объекту. Впрочем, это, на мой взгляд, характеризует и мужчин управления не с положительной стороны.

Есть и любовь в управлении. Квентин любит Риту, хотя и ходит спать к буфетчице. По-видимому, ему ничего другого не остается, ибо отношение Риты к мужчинам весьма напоминает отношение к мужчинам славных подруг.

Прекрасную половину человечества олицетворяет в управлении Алевтина, за которой закреплены функции сказочной царевны. На нее, как на красивую женщину, смотрят с вожделением. Вспомните эпизод с Тузиком в библиотеке. (Впрочем, Тузик на любую женщину смотрит с вожделением.) Но Алевтину «никто никогда не любил нежно и чисто» (УнС, 400), возможно, догадываясь или зная о ее сказочной функции. За Стояном Стояновым закреплена еще одна сказочная функция – соискателя руки царевны. Стоян ухаживает за Алевтиной, передает ей букеты лесных цветов и – пишет статьи. Вероятно, двадцать статей – испытание для соискателя (как три испытания в сказке). Но, как и положено в сказке, Стоян будет отвергнут, хотя и не по сказочным, а вполне современным мотивам: «...потому что Алевтина не терпит чистоплюев, подозревая в них (не без основания) до непонятности утонченных развратников» (УнС, 400). И только Перец (то ли Иван-царевич, то ли Иванушка-дурачок), не знавший, как «человек посторонний» (УнС, 297), ни о каких сказочных функциях Алевтины, после долгих испытаний (в лесу и в управлении), переспал с ней (современный вариант женитьбы на сказочной царевне) и на другой день становится царем... простите, директором управления.

И, наконец, еще один носитель женского начала в повести – лес. В сказке «лес устойчиво связывается с женским началом»¹³. Его типичный обитатель – «Баба-Яга, которая может рассматриваться, как персонифицированный образ леса»¹⁴. В повести лес носит черты женского начала – опасный, влажный, нечистый (болотистый). Главными его обитателями, персонифицирующими лес и от которых исходит главная опасность, являются славные подруги. Лес в повести четко противопоставлен управлению как представителю мужской цивилизации в главах об управлении и Кандиду в лесных главах.

И еще одно фольклорное противопоставление: счастье – несчастье, которое в «Улитке...» можно рассматривать с противоположных точек зрения. С одной стороны, можно спокойно говорить о счастье Переца, сделавшего буквально за одну ночь блистательную карьеру от внештатного сотрудника до директора управления (царя и бога освоенной территории). Можно также говорить о несчастье Кандида: авария с потерей памяти, оторванность от дома, жизнь с людьми чуждой цивилизации и т. д.

Но, с другой стороны, можно посмотреть на все это нормальным, необывательским взглядом. Так ли уж счастлив Перец, получив должность, к которой не стремился и в которой ничего не понимает? Меня, например, несколько подспудно, но одолевают сомнения: а не стал ли наш герой «бобовым королем», шутовским королем, подставным директором? Но даже если это не так, счастье Переца ой как сомнительно.

А так ли уж абсолютно несчастен Кандид, при всем том, что мы уже перечислили. Так ли уж абсолютно его несчастье, если он обрел определенную цель в жизни, обрел ясную позицию (при всей замутненности в голове), нашел людей (и даже целую цивилизацию), которых он готов защищать?

Как видим, возможен двойной взгляд (и даже с противоположных точек зрения) на данное противопоставление, что невозможно в сказке.

Таким образом, мы видим, что Стругацкими используются некоторые законы и образы фольклора (прежде всего сказок). Но, естественно, Стругацкие используют сказочные законы и образы не прямолинейно, что мы видели на примере использования фольклорных противопоставлений, а трансформируют их, оставляя достаточно узнаваемыми. Это, на мой взгляд, является одним из элементов, делающих произведения Стругацких легко узнаваемыми, так как сказки мы знаем с детства.

Прочитано в качестве доклада
на Третьей Всесоюзной конференции по творчеству братьев Стругацких
(г. Владимир) в мае 1993 г.
и на первой научной конференции по проблемам современной фантастики
в КЛФ «Контакт» 25 декабря 1994 г.

      Оставьте Ваши вопросы, комментарии и предложения.
      © "Русская фантастика", 1998-2008
      © Николай Калашников, текст, 2008
      © Дмитрий Ватолин, дизайн, 1998-2000
      © Алексей Андреев, графика, 2006
      Редактор: Владимир Борисов
      Верстка: Владимир Борисов
      Корректор: Владимир Дьяконов
      Страница создана в январе 1997. Статус официальной страницы получила летом 1999 года